И если возможно и желательно очистить Румынию путем обмена населения с соседними странами, имеющими своих соплеменников в Румынии, почему мы должны терпеть постоянное присутствие тех меньшинств, которые не имеют „внешних родин”? Нельзя ли найти такое международное „решение” их „вопроса”, согласно которому их вывезли бы из Европы в том или ином направлении? И, наконец, если я согласен со всем вышеизложенным, могу ли я / должен ли я / следует ли мне протестовать, если некоторые представители этих опасных меньшинств в ходе исполнения этих мер подвергаются жестокому обращению и даже гибнут? Разве не является моим долгом как добропорядочного румына в первую очередь думать об интересах моей нации, а уж потом обо всем остальном и лишь тогда, когда у меня будет достаточно времени и желания подумать об этих вещах?»

Массовое убийство евреев в Бессарабии и на севере Буковины – первое преступление против человечества, за которое румынское государство, вне всяких сомнений, несло прямую ответственность и за которым последовало массовое убийство евреев в Транснистрии, – никогда не было официально признано режимом Антонеску. Даже в общении между собой лидеры режима старались избегать четких и ясных выражений, за исключением первых эйфорических недель войны против Советского Союза, когда они не стеснялись открыто говорить о применении пулеметов для того, чтобы добиться «исчезновения» из провинций еврейского населения. Таким образом, режим – сознательно или нет – способствовал преднамеренному «незнанию» рядового румынского гражданина о массовых преступлениях против человечества, в которых участвовали сотни, если не тысячи его соплеменников по наущению и по приказанию собственного правительства. Не знать и, сославшись на незнание, отрицать ответственность за совершившееся было легко, если уж даже бюрократические доклады из Бессарабии и Буковины списывали «исчезновение» евреев на их «исход» на восток вместе с Красной армией, а проведенные по приказу правительства депортации вообще не упоминались в открытых документах правительства. И это не говоря о массовых убийствах, о которых не существовало ни единого свидетельства на бумаге.

Называть режим Антонеску «фашистским» не вполне правильно, хотя историки довольно часто используют этот термин, когда говорят о нем[1283]. Следует помнить, что начиная с января 1941 г. в Румынии не допускалось ни одной массовой партии или движения фашистского толка, а члены Железной гвардии подверглись преследованиям даже более суровым, чем любая другая политическая группировка, включая коммунистов. При режиме Антонеску фашистские политики межвоенного периода не играли существенной роли, и диктатор управлял главным образом через своих доверенных генералов; гражданские лица, сыгравшие сколь-нибудь заметную роль в его администрации, были преимущественно бывшими карлистами, лишенными каких-либо убеждений, включая нескольких перебежчиков из исторических партий – НЦП и НЛП. Не было в Румынии и партийных военизированных формирований, подобно СА или СС в нацистской Германии. Совершённые этим режимом преступления против человечества планировались, утверждались и осуществлялись «обычными» гражданскими функционерами, а также армией, жандармерией и полицией. Это не означает, что все служащие в публичной администрации, армии, полиции и жандармерии были преступниками; только малая их часть запятнала себя кровью невинных людей, но большинство молчаливо согласилось и в конечном счете как-то смирилось с «необходимостью» и «справедливостью» подобных действий. Немало было также и добровольных убийц, хотя большинство преступников «всего лишь» исполняло приказы. И лишь очень немногие боролись со злом.

Современным румынам нравится считать себя жертвами коммунизма, бесчеловечного и преступного режима, который был навязан им извне Советами и установлен при активном участии чужаков и очень небольшого числа этнических румын, при соучастии западных демократий, которые согласились оставить Румынию в советской зоне влияния. Нельзя не согласиться, что такая точка зрения содержит в себе большую часть правды. Коммунистический режим действительно был репрессивным, бесчеловечным и преступным; он был навязан извне; на его первом – решающем этапе он пользовался бóльшей поддержкой со стороны этнических меньшинств, чем этнических румын (хотя не следует забывать и о поддержке этого режима со стороны части этнического большинства, когда он вступил в свою националистическую фазу); и западные демократии не начали войну с Советами за освобождение Восточной Европы, что позволило коммунизму в Румынии просуществовать так же долго, как в Советском Союзе[1284].

Верно также, что, когда в 1940 г. Румынии пришлось выбирать между нацистской Германией и Советской Россией, бóльшая часть нации предпочла первую в ущерб второй из-за страха перед коммунизмом и традиционным российским экспансионизмом, который представлял собой более близкую и более очевидную угрозу, чем германский национал-социализм. Румыны, оправдывая в то время свой выбор, часто ссылались на румынскую поговорку: «хоть с чертом побрататься, лишь бы через мосток перебраться»[1285]. Но зачастую в этих самооправданиях отсутствует признание того факта, что союз Румынии с Гитлером с энтузиазмом приветствовался большинством румынских элит в ожидании скорой победы в войне против Советов и с осознанием того, что после войны Румыния останется в германской сфере влияния. Подобные оценки влекли за собой целый ряд важных последствий, среди которых и согласие, что Румыния должна приспособиться к будущему миру, в котором нацистская Германия будет играть ведущую роль, и решимость искать расположения нацистских лидеров, чтобы обеспечить стране наиболее благоприятный статус в послевоенной Европе. Используя удачное выражение английского историка Яна Кершоу, можно сказать, что, подобно многим нацистским деятелям среднего звена, которые «прокладывали себе путь к фюреру», стараясь предугадать его желания, так же поступали и многие румынские политики и интеллектуалы[1286]. Они «прокладывали путь» к сердцу фюрера Германии, полагая, что мир под господством этой державы будет состоять из «дисциплинированных», этнически «чистых» государств, основанных на «здоровой биологии» их населения.

Румынские лидеры того периода не «только» имитировали нацистские методы и политику, они творчески интерпретировали нацистские доктрины, стремясь адаптировать их к интересам Румынии, как они их понимали. И действительно, между румынами и нацистами возникали трения по различным поводам, как, например, в отношении дележа отнятого у румынских евреев имущества: в то время как румынское правительство хотело оставить всю добычу за этническими румынами, этнические немцы Румынии, при поддержке Берлина, требовали себе свою долю. Румыны никогда не разделяли нацистскую расовую теорию полностью, поскольку понимали, что из нее вытекало отрицание «расовой полноценности» румын. Программа, которой следовали румыны, диктовалась в большей мере румынским радикальным национализмом, нежели самой нацистской доктриной. Однако в конкретных условиях начала 1940-х гг. румынские лидеры и многие члены политической и интеллектуальной элиты считали, что в будущем их страна еще долгое время останется сателлитом Германии, и прилагали все усилия, чтобы убедить Гитлера предоставить Румынии статус самого привилегированного союзника в Восточной Европе.

Неуверенность в исходе войны, которую румыны стали испытывать уже к концу 1941 г., а затем и