– Папа? – слегка оживившись, сказала она.

– Да?

– А мы поедем в Нью-Йорк в следующем месяце? Мы с Кэлвином?

– Конечно.

– Но ты же сам приехал в Ирландию?

– Даже не сомневайся. Я уже оплатил билеты. А ваша мама получила их. Я встречу вас в аэропорту, как обычно.

– А мы пойдем опять в то место?

– Какое?

– Туда, где ездят вагоны и продают фруктовый лед на палочках.

Загадочное описание.

– Поезда? Ты имеешь в виду метро?

Марита тряхнула головой, и прядь волос упала ей на глаза.

– Да нет же, – она вскинула руки над головой. – Воздушные вагоны… там еще есть какой-то парк.

– Ах, ты имела в виду канатную дорогу.

Она улыбнулась, поглядывая на меня сквозь упавшие волнистые пряди.

– Канатная дорога, – прошептала Марита, точно запоминая мои слова.

– Тебе хочется погулять там? Тогда, разумеется, пойдем.

– А Найл пойдет с нами, как в прошлый раз?

– Мы спросим его. Не сомневаюсь, что с удовольствием пойдет, если сумеет выкроить время. – Подойдя к дивану, я взял ее за руку. – Вставай, солнышко. По-моему, пора в кровать.

Марита, покачиваясь, встала с дивана и, привалившись к моей руке, потащилась к лестнице.

– А Найл все еще живет с тобой? – спросила она.

– Нет, больше не живет. Он перебрался в свою квартиру.

– А я была там?

– Нет.

– Мы сходим к нему?

– Конечно.

У двери ванной комнаты она развернулась и посмотрела на меня.

– Он все еще грустит? – спросила она.

– Найлу стало гораздо лучше, – ответил я, убирая с ее лица волосы. – Тебе не стоит переживать за него. Хорошо, разумеется, что ты волнуешься, но теперь у Найла все нормально.

Моя дочь пристально посмотрела на меня и задала сногсшибательный вопрос:

– А ты сам все еще грустишь?

– Я еще грущу… о… Фебе? – сглотнув подступивший к горлу комок, уточнил я.

Она сосредоточенно нахмурилась и кивнула. Я задумчиво посмотрел на нее, на это безупречное создание, с таким полным жизни лицом, что сквозь его бледную кожу, казалось, просвечивала бегущая по жилам кровь. Меня охватили двойственные ощущения: с одной стороны, я чувствовал себя счастливым, счастливейшим из людей в целом мире, сознавая, что у меня такая чудесная дочь, чудесные дети, а с другой стороны, я чувствовал, что способен убить, изувечить, уничтожить любого, кто попытается причинить им вред.

– Я всегда буду грустить о Фебе, – ответил я, с трудом удерживая спокойный тон, – так же как и Найл. Но так уж бывает, что через несколько лет после потери родного человека ты постепенно смиряешься, чтобы продолжать радоваться жизни.

Она сосредоточенно посмотрела на меня, словно оценивая достоверность моих слов. Потом кивнула и зашла в ванную.

– Я еще зайду пожелать тебе добрых снов, – сказал я, удаляясь по коридору.

Опять спустившись по лестнице в прихожую, я направился в гостиную. Едва я открыл дверь, как в лицо мне дохнуло скопившимся жаром печки. Осознав, что там никого нет, я вернулся в прихожую.

– Клод? – тихо позвал я.

Никакого ответа. Я заглянул в переднюю комнату – где обнаружил знакомую люстру, несколько обветшавшую с моих времен, – и в прачечную, наполненную ароматным туманом после законченной стирки. Там ее тоже не оказалось. Только какие-то кучи одежды разной степени загрязненности, и несколько бутылей с жидким стиральным средством на основе растительных веществ, как сообщали этикетки.

Я поднялся по ступенькам на один пролет.

– Клодетт? – опять позвал я, на сей раз погромче, напрягая слух и поворачивая голову в разные стороны.

– Да? – услышал я на сей раз ответ, сопровождавшийся каким-то непонятным приглушенным шумом. Но откуда он донесся – сверху или снизу?

– Клод? – еще раз попытал счастья я.

– Да здесь я, – более развернуто ответила она.

– Где именно? – озадаченно спросил я.

Я уже проследовал по коридору, опять заглянул в гостиную и вышел обратно в поисках источника ее голоса, точно своего рода охотник за сокровищами, запутавшийся в трех соснах.

– Здесь, – повторила она.

– Не могла бы ты слегка уточнить свои координаты.

– В… – и она произнесла нечто невразумительное.

– А что это?

– В Капсуле Времени, – уточнила она.

Я постоял в недоумении, положив руку на балясину, где Марита в детстве, выгнанная сюда из-за стола за то, что бросалась кашей в стену, вырезала несколько зарубок перочинным ножиком, по нашей халатности забытым на ступеньках.

Как же я мог начисто забыть об этой Капсуле Времени. Так Клодетт называла небольшое клиновидное ответвление от передней комнаты. Никто из нас не мог понять, каково его предназначение, какой-то нескладный и дурацкий придаток к большой комнате, с мраморными полками и миниатюрным, встроенным в стену камином, в топке которого могла поместиться – максимум – пара сучков. Клодетт никогда не обращала внимания на этот придаток: он сохранился таким, каким был, когда она впервые пришла в этот дом, поэтому стены там покрылись зелеными прожилками, а камин разъела ржавчина. Отсюда и название: Капсула Времени.

Ей нравилось распахнуть туда дверь и весело заявить любому слушателю – мне, детям, ее матери, собакам: «Вот в таком состоянии я нашла когда-то этот дом». Это было ее свидетельство, ее памятник – себе и этому дому, доказывающий, каких успехов они достигли совместными усилиями.

Теперь я наконец нашел верный курс, пройдя по передней комнате, в которой, судя по ее виду, по-прежнему с успехом развлекались Кэлвин и Марита в те дни, когда для гулянок было слишком мокро и холодно.

Дверь в эту Капсулу Времени всегда с трудом открывалась, поэтому я приналег плечом, но ее, должно быть, обстругали или перевесили, поскольку она распахнулась с необычайной легкостью, и я пролетел в нее, явившись в этот закуток более стремительно, чем планировал.

Моя бывшая жена скорчилась на полу спиной ко мне. Я едва не рухнул на нее – но мне удалось удержаться, ухватившись на мраморную полку.

– Господи, Дэниел, – воскликнула она, выставляя руки в качестве своеобразного защитного щита, а я одновременно с ней лепетал:

– Ох… боже мой… прости, ради бога.

Мы не сразу пришли в себя. Старательно избегая смотреть друг на друга, мы отряхивались, приводя в порядок одежду и заодно, снижая нервное напряжение.

Клодетт переоделась в рабочий комбинезон и, очевидно, занималась свертыванием напольного ковра, постепенно высвобождая его края из-под гвоздей. Стены сияли отмытой чистотой, а на плитках освобожденного от плесени камина обнаружились даже разноцветные бабочки.