Мессинг встал, проговорил:

– Прошу извинить меня, товарищ Хрущев… Он хотел уйти из кабинета, но Хрущев остановил его громким окриком:

– Не извиняю! Видал засранца? – Первый секретарь партии посмотрел на Суслова и снова обернулся к Мессингу. – Интеллигенция паршивая! Как премию, звание, орден, квартиру – дай, дай, дай, а как о чем-нибудь попросишь – рыло воротят, совесть не позволяет, не врал никогда! Говнюки чертовы! Ни одному верить нельзя! Ну ты у меня еще попляшешь! – Хрущев гневно посмотрел на Мессинга и погрозил пальцем. – Так и будешь по провинциям гастролировать, гастролер хренов! И никаких крупных городов! В колхозных клубах будешь телепатию свою показывать! Вы свободны, товарищ Мессинг! Больше не задерживаю!

Мессинг медленно вышел из кабинета, бесшумно закрыв за собой дверь.

Мессинг без стука вошел в кабинет Осипа Ефремовича, молча уселся в кресло у письменного стола и спросил глухо:

– Прости, Осип Ефремович, у тебя выпить нету?

Администратор молча раздвинул книжки в застекленном стеллаже, извлек бутылку армянского трехзвездного коньяка, два стаканчика и, откупорив бутылку, налил доверху, не жалея. Потом достал из ящика стола апельсин, очистил его, бросая толстую оранжевую кожуру на стеклянный журнальный столик – последний писк моды. Только потом спросил:

– Ну что, был?

– Был… – Мессинг равнодушно смотрел в пространство.

– У самого?

– У самого…

– И что в результате? – Осип Ефремович разломил апельсин на две половины и одну положил перед Мессингом.

– Ты знаешь, Осип, я, наверное, прекращу выступления… У Аиды со здоровьем стало хуже, да и вообще… устал я… – медленно проговорил Мессинг. – Интересно, пенсию мне какую-нибудь дадут? – Он со слабой улыбкой посмотрел на Осипа Ефремовича. – Или у меня трудового стажа не наберется?

– Что за дурацкие разговоры, Вольф? – поморщился администратор. – На твоих выступлениях бюджет всего отдела держится. В других отделах о такой прибыли только мечтают… А если бы мне дали развернуться, я бы… э-эх! – Осип Ефремович махнул рукой и, выпив коньяк, запихнул в рот дольку апельсина и стал жевать, причмокивая. – Мы бы с тобой миллионерами стали, Вольф.

– Я уже был миллионером, Осип… это скучно…

– А я вот, представь себе, никогда не был! – хлопнул себя по бедрам Осип Ефремович. – И очень хотел бы попробовать!

– Убейте в себе это желание, – вздохнул Мессинг. – Иначе это сделает ОБХСС – так, кажется, называют эту милую организацию?

О да! – Администратор вновь наполнил рюмки. – И потому ваши разговоры о пенсии – полный бред! Что же… – Он помолчал и спросил осторожно: – У Хрущева разговора не получилось?

– Получился разговор, получился… Он пообещал мне концерты только в колхозных клубах… никаких больших городов…

– Что-о?! – взревел Осип Ефремович. – Он что, с ума… – Старший администратор вовремя осекся. – А что ты ему такого сказал, Вольф?

– Успокойся… про тебя ничего не сказал, – усмехнулся Мессинг и выпил коньяк.

– А что такого особенного про меня можно сказать? – обиделся Осип Ефремович.

– Вот потому я ничего про тебя и не сказал, – повторил Мессинг и поднялся. – Спасибо за коньяк… А насчет пенсии, Осип, узнай, пожалуйста… хотя… если потребуется, буду выступать и в колхозных клубах, разница невелика… – И Мессинг вышел из кабинета.

Товарища Сталина все-таки вынесли из Мавзолея. Только произошло это некоторое время спустя, осенью 1961-го. И вновь над входом краснели только большие буквы: «ЛЕНИН», и двое часовых замерли друг напротив друга.

А Сталина захоронили совсем неподалеку, рядом с Мавзолеем, и поставили гранитный бюст на длинном постаменте… в ряду других вождей, калибром помельче, чем великий Ленин…

* * *

Вольф Григорьевич прошел по коридору мимо многочисленных дверей с табличками, спустился на первый этаж и, миновав просторный холл, оказался в пустом буфете. Только у окна за столиком сидела девушка в черном облегающем свитере и короткой юбчонке. Она курила, глядя в темное окно, на вечернюю улицу, и перед ней стояли бокал с красным вином и пепельница. Мессинг прошел мимо нее, остановился у прилавка, негромко поздоровался. Буфетчица, полногрудая, сорокалетняя, с травленными хной длинными волосами, собранными на затылке в некое подобие лошадиного хвоста, приветливо спросила:

– Вам кофе, Вольф Григорьевич?

Мессинг кивнул.

– Сейчас сделаю. А что Аиды Михайловны давно не видно?

– Болеет…

– Ах, боже мой, привет ей передавайте, пусть выздоравливает, – затараторила буфетчица, насыпая в чашку растворимый кофе и сахар и наливая кипятку.

– Она постарается… – Мессинг отвечал почти машинально, думая о чем-то своем.

– Привет ей передавайте. – Буфетчица протянула чашку Мессингу.

– Непременно. – Мессинг забрал кофе, повернулся и посмотрел, за какой столик сесть, и почему-то подошел к тому, за которым сидела девушка.

– Простите, к вам можно присесть?

– Конечно, Вольф Григорьевич, садитесь… – Девушка шмыгнула носом, поспешно отерла глаза.

– Вы вот меня знаете, а я вас не очень что-то… уж простите великодушно. Как вас зовут?

– Вас все знают – вы человек знаменитый, – слабо улыбнулась девушка. – А зовут меня Викой.

– Виктория, значит. Прекрасное имя. Победительница…. – Мессинг отпил глоток кофе и спросил: – У вас неприятности? Я даже догадываюсь, какие…

– Мне уже говорили, что с вами опасно разговаривать, – усмехнулась Виктория. – Вы сразу все знаете, и от вас ничего не скроешь.

– Ерунда… Я про себя-то ничего не знаю, а уж про других… – И он махнул рукой. – Ну посудите сами. Позднее время, пустой буфет, сидит в одиночестве красивая девушка и пьет вино – наверное, не от большой радости, не так ли? Значит, неприятности. Как видите, все просто, и никаких чудес.

– Я бы вам поверила, если бы не побывала на ваших психологических опытах.

– Неужели бывали?

– Несколько раз. – Девушка отпила глоток вина, затянулась сигаретой и, заметив, как недоверчиво посмотрел на нее Мессинг, прижала руку к сердцу. – Нет, правда, Вольф Григорьевич, и мне было страшно интересно. Скажите, ну а честно: как вы понимаете, о чем человек в эту минуту думает?

Мессинг долго смотрел ей в глаза, отхлебывая кофе, потом медленно сказал:

– Понимаете, Виктория… Витюша Подольский – человек прекрасный, но…

– А почему вы о нем заговорили? – выпрямилась и нахмурилась Виктория.

– Потому что вы все время о нем думаете и отчаиваетесь. Разве не так?

Она закурила новую сигарету, допила вино, оставила бокал и наконец сказала: