что, прежде чем он не будет вполне уверен относительно мира с турком, он не может разорвать по-настоящему со Швецией. Его царское величество привел примеры своих предков, когда они вели войну зараз на две стороны; но царь надеется до конца этого месяца иметь хорошие и надежные известия из Константинополя… затем опять с выражением досады его царское величество заявил мне, что генерал Карлович очень много здесь наговорил, но что, кажется, от всего этого не будет последствий, которые были обещаны, что он, впрочем, лично его уважает, но что в этом деле нет достаточной силы. Я смягчал дело, насколько мог, сваливая причину на то, что, может быть, нельзя было примирить намерения короля с намерениями республики и что на это нужно немного времени; достаточно уже и того, что разрыв, действительно совершился и что в будущем дело пойдет лучше. Царь ответил, что он этого желает, и кончил в сильных выражениях о том, что не следовало заключать договоров и подымать (alarmer) союзников, не исполняя дела как следует (avec rigueur)»[603].

На другой день после этого разговора, показывающего чувство досады Петра против союзника, 14 апреля в Воронеж прибыл из Москвы капитан Кенигсек, который привез с собой другого саксонского капитана, участвовавшего в деле под Ригою в середине марта[604], окончившемся взятием Динаминде, небольшой крепостцы, расположенной в устье Двины и запирающей вход в Двину с моря. Весть об этом деле была получена в Воронеже еще до приезда Кенигсека. Еще 11 апреля Петр в ответе Виниусу пишет: «Min Her. Писмо твое, сего мѣсеца въ 5 д. писанное, я принялъ, i зело требуемъ подлинной вѣдомости о Риге i о възятиi шанца Динаментъ, подлинно ль?»[605] Прибытие участника и очевидца события должно было рассеять сомнения Петра. 18 апреля пришло письмо от самого Августа II с подтверждением этих известий[606]. Динаминде действительно был взят отрядом в 2000 человек под начальством генерала Карловича, который лично повел войска на штурм и был убит. Шведы оказали сначала упорное сопротивление штурму саксонцев, но затем ввиду перевеса саксонских сил комендант Будберг сдал крепость. Генерал Флемминг по указу короля доносил Петру о взятии Динаминде письмом от 2 апреля нового стиля, к которому были приложены чертеж крепости и реляция о действиях саксонцев. По его заявлению Динаминде с полным правом должно считать между сильнейшими крепостями во всей Европе. В ней было взято более 160 пушек, 800 центнеров пороху, запасные магазины с бомбами, гранатами и иными военными припасами. Взятием Динаминде нанесен большой урон Риге, которая может считаться уже потерянной. Выручка ей может прийти только с суши; но король надеется, что царь загородит путь шведам через Ижорскую и Карельскую земли, или начав там военные действия, или расположив свои войска по границе. В приложенной к письму реляции подробно описывается штурм Динаминде и также проводится мысль, что эта крепость ключ от Риги. Отмечается как доброе предзнаменование, что пушечным ядром был сбит висевший над воротами герб короля Шведского, а находящаяся над ним корона осталась неповрежденной, так что под нее можно поместить другой герб[607]. Позже один польский офицер, участвовавший в деле и потерявший пальцы правой руки, оторванные гранатой, адъютант Жубович, рассказывал московскому резиденту в Варшаве Любиму Судейкину, что Динаминде был взят «фиглями», т. е. обманом. После неудачного штурма комендант прислал в саксонский лагерь поручика для переговоров о похоронах убитых при штурме. Флемминг приказал передвигать части своего войска с места на место, причем бить в барабаны и литавры и трубить в трубы, как будто в лагерь пришли новые войска. Во время переговоров с поручиком ему подали письмо, прочитав которое он воскликнул: «Хвала пану Богу, пишет мне король, что присылает еще 20 000 войска». «Фигли» удались, и комендант, устрашившись прихода подкреплений к саксонцам, сдал крепость[608]. Как бы то ни было, Динаминде был сдан саксонцам и в честь Августа II был переименован в Августенбург. По свидетельству Гейнса, Петр был очень обрадован вестями, говорил, что «теперь и взятие Риги не представит более затруднений»[609]. Однако эта радость умалялась вестью о смерти Карловича. «Зело намъ не безъ печали было, когда мы услышали о смерти господина Корловича; аднако то съ радостию разсудили, чьто оныi законно положилъ душу съвою за васъ», — читаем в проекте письма Петра к Августу II в ответ на его сообщение о победе[610].

С представителем другого своего союзника, датским послом, Петр все время поддерживает самые дружественные отношения. Гейнс получил приглашение прибыть в Воронеж на торжество спуска «Предестинации». Перед отъездом из Москвы он 6 марта был «на разговоре» у Ф. А. Головина и говорил, как доносил царю Головин в письме от 7 марта, «что, конечно, он надеется начинанию быть между датскими и свейскими войски в нынешнем времени»[611]. Он приехал в Воронеж с не оправившеюся от болезни женою 22 марта, испытав большие затруднения в пути от плохих дорог в весеннее время и от неустроенных станций, и был принят царем с изъявлениями ласки и расположения. Петр поздравил его с известием о начале военных действий в Ливонии, высказал надежду на скорое получение хороших известий из Константинополя, которые дадут возможность выступить активно против шведов, и при этом сострил, сказав, что в эту зиму он произвел слишком много детей, чтобы оставить их без кормилицы. Под многочисленными детьми он подразумевал 50 000 набранных в эту зиму рекрутов, а под кормилицей войну, которая питает солдат. С удовольствием Петр выслушал сообщение Гейнса о союзе, заключенном его королем с королем Польским, и заметил при этом, что и ему нетрудно будет присоединиться к этому союзу, потому что союз с польским королем есть только следствие его союза с Данией[612]. Вероятно, как и в прошлом году, царь постоянно в Воронеже встречался с Гейнсом; но несколько раз он вел с ним продолжительные и обстоятельные беседы, о которых Гейнс подробно сообщал в Копенгаген. Такова была приведенная нами выше встреча на обеде у Ф. М. Апраксина 13 апреля. И самое содержание разговора: та откровенность, с которой Петр делился с посланником владевшими им чувствами досады на польского короля и тревоги за исход рижского предприятия, и самая обстановка разговора, когда царь увел посланника из-за стола в отдельную комнату и беседовал с ним с глазу на глаз, свидетельствуют о расположении царя и к Гейнсу, и к тому, кого он представлял. Гейнс, описав этот разговор, рассказывает, что, когда царь, окончив беседу, вышел к собравшимся и сел опять