В вагоне оказалось несколько свободных мест. Он сел рядом с худющей бабулькой в довоенной панаме и разношенных туфлях, и с облегчением закрыл глаза. Его слегка подташнивало, головная боль давила затылок… Перед глазами снова возникло ночное шоссе, нескончаемый бетонный забор, и похожий на него бедолага, неровной походкой идущий по замусоренной обочине… визг резины, глухой удар, жуткий чвякающий звук… Он сцепил зубы и глухо застонал.

– Тебе плохо, сынок?

Бабулька участливо смотрела на него, прищуривая близорукие глаза.

– Нет, все хорошо, голова немного болит.

– Таблетку дать? Я всегда с собой вожу.

Она было начала рыться в сумке, но он остановил ее. Бабкин убогий вид вызвал у него тягучую мерзкую жалость. Ему захотелось дать ей денег, но если бы он так сделал, она наверняка бы его запомнила. А это уже лишнее.

– Спасибо, не надо. Я не пью таблеток.

К счастью, бабке пора было выходить, и она, кидая на него сердобольно-сочувственные взгляды, засеменила к дверям.

Пассажиров в вагоне становилось все меньше – поезд приближался к конечной станции. Человек в черном снова погрузился в свои мысли. Где он мог видеть ту женщину, с фотографии? Странно… память словно перелистывала одну страничку жизни за другой, в поисках нужных сведений. Пожалуй, это было в детстве, когда он мальчиком ездил с бабушкой к родственникам в Ленинград. Они тогда жили в огромном сыром каменном доме, фасад и фундамент которого покрывала тускло-зеленая плесень. Под окнами сонно катила между гранитных берегов свои грязные свинцовые воды Нева. Город тогда ему не понравился, показался мрачным и зловещим. Постоянно серое небо моросило дождем, на маслянистых волнах каналов покачивался мусор, с залива дул холодный северный ветер…

В квартире, старомодно обставленной еще, наверное, дореволюционной мебелью, пахло лаком, мастикой для паркета и еще чем-то непонятным. В сумрачных, завешанных пропыленными лиловыми портьерами комнатах, стены были сплошь в портретах – овалы, восьмиугольники, квадратики, – миниатюры под тусклыми стеклами: прабабки и кузены, прославленные военные. Кто-то из дальних предков был в родстве с декабристами. Пожилая хозяйка квартиры, белоснежно-седая, высохшая, с удивительно прямой осанкой, была похожа на директрису гимназии. Это он сейчас так подумал. Тогда, конечно, такое и в голову не приходило.

По вечерам они пили чай в зале, как старуха называла комнату с большим круглым столом посередине, накрытом темной плюшевой скатертью. Чашки были очень тонкие, изящные, с позолоченными ручками, а варенье набирали в серебряные вазочки, рассматривать которые было гораздо интереснее, чем есть из них. Мальчик иногда засыпал прямо за этим столом, под бесконечные негромкие разговоры, воспоминания и старинные истории.

Из хозяев квартиры, дальних потомков цвета петербургской аристократии, некогда родовитой и придворной, осталась только эта старуха и какой-то троюродный кузен в Риге. Его жена покончила с собой при загадочных обстоятельствах, а сам он доживал свой век в большом собственном доме в центре города, который считался памятником старины и охранялся государством. Понижая голоса, женщины обсуждали судьбу своего рода, над которым якобы довлело проклятие.

Мужчины и женщины этой славной и знатной фамилии постоянно попадали в опалу, умирали молодыми на дуэлях или от скоротечной болезни, кончали свои дни в изгнании, а кое-кто лишался рассудка. Несчастливые браки, трагическая любовь, роковая страсть к игре, неудачное участие в военных кампаниях, – чего только не было присуще этим людям, пылким и необузданным, порывистым и неистовым в своих желаниях и чувствах.

Дух авантюризма и непонятный злой рок подкосили многочисленный и славный богатый род под корень. Осколки былого величия вызывали ностальгию по бурному и романтическому прошлому, но времена расцвета канули безвозвратно. Потомки блестящих екатерининских вельмож доживали свои дни кто за границей, а кто на родине, одинокие, всеми забытые, окруженные одними только воспоминаниями…

В один из таких тоскливых, нескончаемо тянущихся вечеров, когда за высокими окнами свирепствовала непогода, с силой обрушивая на жалобно дребезжащие стекла потоки дождя, а над накрытым к ужину столом уютно светил темно-оранжевый атласный абажур с бахромой и кистями, – старая хозяйка принесла фотографический портрет удивительно красивой женщины…

Ну да! Пассажир метро, одетый в черное, аж привстал от возбуждения. Конечно, он вспомнил, – именно тогда он и увидел это лицо с соболиными бровями вразлет, чистым прямым пробором, приглушенно-страстными глазами, нежным детским овалом… Тогда, мальчиком, он не мог отвести взгляд от черно-белого изображения на толстом картоне, он смотрел и смотрел, завороженный, околдованный неведомым дурманом…

– Наша кровь!

Старые женщины многозначительно переглянулись.

С тех пор он стал словно отравленный каким-то медленнодействующим ядом. Ни на одну женщину он не мог смотреть иначе, как безуспешно отыскивая знакомые черты с портрета. Женщины приходили и уходили, не оставив ни следа, ни сожаления. Все они были для него тусклыми и пустыми, как дешевый ширпотреб. Колдовское очарование, вернее сказать, больное наваждение, – превратили его жизнь в погоню за вечно бегущей тенью.

Все в его судьбе пошло на перекос. Необычайно сильная натура жаждала острых ощущений, развитые способности позволяли достигать многого, – и он окунулся в бурный водоворот жизни с головой, потеряв ориентиры, и не особенно беспокоясь, выплывет он, или нет. Чем он только не занимался, в чем только не участвовал! Погоня за приключениями бросала его из крайности в крайность, в конце концов приведя туда, где он сейчас оказался…

Вагон метро опустел. Кроме человека в черном, в другом конце прикорнул на кожаном сиденье изрядно выпивший трудяга.

Скоро ему выходить. На конечной станции было пустынно. Одинокие шаги странного пассажира гулко раздавались в просторном вестибюле, выложенном светлой плиткой. Сонный милиционер скользнул по нему равнодушным взглядом и отвернулся. Человек вышел из подземного перехода в ночную прохладу спящего города и зашагал по пустынной темной аллее.

Он снимал квартиру через посредников в панельной многоэтажке этого спального района, никуда не собираясь уезжать. По крайней мере, сейчас. Он отлично знал, что в большом городе можно надежно скрываться, и притом делать это бесконечно долго. Денег у него было с избытком, времени тоже. Оставалось ждать развития событий, а потом уже делать выводы и принимать решения.

Заказчик в этот раз оказался более чем странным, но деньги предложил большие, и человек в черном изменил своему правилу – никогда не приниматься за дело, если оно кажется сомнительным или вызывает плохие предчувствия. В конце концов, ему просто надоела пресная игра, захотелось чего-то нового, каких-то комбинаций, опасности, риска…

Человек вспомнил раскачивающуся походку нанимателя, его струящееся лицо. Именно «струящееся», какое-то перетекающее, изменяющееся. Как он ни старался, – так и не смог уловить черты водителя темно-синего джипа, который передал ему сведения по объекту и задаток. Дело он сделал, но… что-то пошло не так.