Торговцы картинами процветали, но скоро им пришлось испытать на себе возрастающую требовательность художников, желавших получить свою долю.

Однажды я повстречался с одним из своих коллег, который сказал мне:

– Я только что был у такого-то. – (Он имел в виду одного из своих «подопечных».) – Меньше года назад я был вынужден оплатить ему «толбот», а теперь он требует, чтобы я купил для него «паккард»…

Спустя несколько месяцев мне довелось побывать у своего коллеги.

– У себя ли в кабинете господин А.? – спросил я секретаршу.

– Вы пришли в неподходящий момент, мсье Воллар! Патрон в таком состоянии… только что от него вышел X.

Услышав эту фамилию, я вспомнил, что речь идет о человеке, потребовавшем для себя «паккард».

– Вы представляете, он ворвался как вихрь! – продолжала секретарша. – Не говоря ни слова, бросился с бритвой в руке к своей картине, изображающей обнаженную модель. Вот, полюбуйтесь, что от нее осталось!.. Одни лохмотья… А ведь эту картину, мсье Воллар, мы отказались продать за семьдесят пять тысяч! «Она больше недостойна моей репутации!» – крикнул он нам, унося кусок полотна с изображением живота женщины, дабы быть уверенным, что мы не подобьем картину новым холстом. Он устроил нам это после того, как мы оплатили «паккард»! И так поступил художник, который всего три года назад говорил патрону: «Вы можете рассчитывать на мою вечную благодарность»…

Всеобщая лихорадка овладела и мной. Как-то, проходя мимо витрины какого-то торговца, я увидел картину Утрилло «Собор»; имя этого художника было мне неизвестно.

«Вот живописец, которого следует продвигать», – подумал я.

Я вошел в лавочку и спросил, сколько стоит полотно.

«Пятьдесят тысяч франков…» – услышал я в ответ.

Так я узнал стоимость произведения Утрилло, холсты которого, как мне сказали, еще несколько лет назад можно было увидеть только под открытым небом, у старьевщиков на бульваре Клиши.

Не повезло мне и с другим художником – Модильяни. Однажды я торговался о цене одного из полотен Модильяни, хотя фигуры с длинными шеями, казавшимися как бы растянутыми, не вызвали у меня большого восторга.

«Интересно, стоят ли они трехсот франков?» – размышлял я.

После войны, проходя по улице Ла Боэси, я заметил ню этого художника, которое напомнило несколько вычурную грацию некоторых японских эстампов. Удивительно чувственная зернистая кожа! И я подумал: «Всего четыре года назад самые выдающиеся произведения Модильяни оценивались в триста франков. Если полотно стоит три тысячи, то это мне не под силу!»

– Сколько? – поинтересовался я.

– Триста пятьдесят тысяч. Но картина уже на опционе[76]. И у нас есть все основания полагать, что посредник, взявший ее на опцион, действует по поручению Муссолини!

После войны небывалым успехом стали пользоваться многочисленные кафе на бульваре Монпарнас. На террасах и внутри заведений собирались новые группы художников и их модели. Это не имело ничего общего с прежним Монпарнасом. Уже нельзя было увидеть добродушного художника, который, сидя за кружкой пива и покуривая трубку, с торжествующим видом объявлял: «Дела идут, одна из моих картин выставляется на улице Лаффит». Очень характерен для той, прежней эпохи анекдот, рассказанный мне Гийомом! Однажды Гийом зашел к Коро, учеником которого он был. Коро произнес: «Как? Ты говоришь, что один любитель доверил тебе тридцать луидоров, чтобы купить для него две картины, и что, если бы я не был Коро, именно ко мне ты бы и обратился? Но, дружище, тридцать луидоров – это ведь сумма… Мы сейчас же отберем два холста для твоего мецената».

На Монпарнасе, в этом вавилонском столпотворении, молодые живописцы в большинстве своем говорили только о долларах, пиастрах, песетах, кронах, фунтах стерлингов, но особняком держались их старшие коллеги, такие художники, как Боннар, Дени, Дерен, Матисс, Пикассо, Руо, Руссель, Вламинк, Вюйар… Прежде всего они рисовали ради удовольствия, которое доставляла им живопись!

Однако насколько трудно рисовать с увлечением, когда вам мешают работать спокойно! Не только снобы и дельцы «взялись за живопись», но и заядлые коллекционеры, которые проявляли ничуть не меньшее рвение, гоняясь за художниками. Чтобы не попасть к ним в сети, художнику оставалась единственная возможность – бежать, бежать подальше, укрыться в таких местах, куда нельзя добраться поездом. Увы! Даже в самые отдаленные деревушки можно было доехать на автомобиле. И едва художник устраивался, казалось бы, в надежном убежище, как его обнаруживали.

Напрасно, стремясь обеспечить себе спокойную и уединенную жизнь, он вывешивал у входа таблички типа: «Волчьи капканы» или «Осторожно, злая собака!». Приезжие всегда находили способ проникнуть к нему в дом. «Мсье, – говорила служанка, – там у решетки очень приличного вида господа; они сейчас угощают сахаром нашего Блэка…»

И потом, вряд ли вы в чем-то заподозрите шофера, который заходит к вам и просит помочь ему, потому что сломался его автомобиль! Оказав ему помощь, вы увидите, как из шикарного лимузина выйдет дама и непременно пожелает отблагодарить художника за услуги. Конечно, она совершенно случайно узнала, что возможностью продолжать путь обязана «мэтру» Ренуару. И поскольку ей известны слова Ренуара о том, что нет ничего более сложного и одновременно более увлекательного, чем рисовать белым по белому, все в туалете дамы окажется белым, начиная от шляпы и кончая туфлями. И, придя в восторг, Ренуар заметит: «Мне просто не везет: только я нашел модель, с которой получился бы прекрасный портрет, как ей уже надо уходить». Однако выясняется, опять же по случайному совпадению, что дама отдыхает на даче в двух шагах отсюда. Она охотно обещает зайти в другой раз и «будет счастлива в свою очередь оказать услугу мэтру». Короче, прежде чем дама опять сядет в автомобиль, они договорятся о дне сеанса. А после завершения портрета придет очередь букета цветов, о котором она всегда мечтала, – пейзажа, «который будет напоминать ей в Париже эти серебристые оливковые деревья, столь дорогие ее сердцу…».

Весьма типичны приключения двух джентльменов, высадившихся однажды в Канне.

– Теперь надо добраться до Ренуара! – сказал один из них.

– Я бы охотно дал тысячу франков тому, кто представил бы ему нас, – заявил приятель.

– Вы серьезно? – спросил какой-то тип, услышавший их разговор. – Я очень хорошо знаю мсье Ренуара.

В самом деле, он знал Ренуара, но только в лицо, ибо не раз встречал его на улице. Словом, положив в карман обещанную тысячу франков, он отвел их к художнику и, когда последний, предупрежденный служанкой, подошел, чтобы узнать, чего от него хотят, невозмутимо произнес:

– Мсье Ренуар, разрешите представить: господа такие-то…

И на этих словах ловкач скрылся.

Избавиться от назойливых посетителей, отыскивающих его даже в Канне, Ренуар мог только одним способом: наказав прислуге говорить, что он в отъезде; но в деревне вас обязательно найдут. Гораздо легче избежать непрошеных гостей в самом Париже. Вспоминаю об одном своем посещении художника. Его маленький сынишка вдруг побежал в прихожую и вернулся оттуда с пальто, тростью и шляпой отца. Я удивился.