По примеру «любителей», которые «складировали» картины, подобно тому как другие накапливают ценности, рассчитывая на увеличение их стоимости, торговцы картинами, убежденные в непрекращающемся повышении цен, создавали запасы. И когда прохожий, чье внимание привлекало то или иное полотно, выставленное в витрине, входил в магазин, он спрашивал у продавца:

– Сколько стоят эти «Стога» Моне?

– Они не продаются.

– А этот «дерен»?

– Он тоже не продается.

Но человек, отнюдь не обескураженный таким приемом, продолжал задавать вопросы:

– А выставленный «матисс»?

– Он из частной коллекции патрона…

Что касается меня, то я не отказывался продавать работы художников, но справедливости ради надо сказать, что мои тогдашние представления о коммерции не побуждали клиента к покупкам. Однажды в мою лавку зашел какой-то человек.

– Сколько стоят эти три этюда Сезанна? – спросил он.

– Вы собираетесь купить один, два или все три?

– Только один.

– Тридцать тысяч франков. На ваш выбор.

– А если я возьму два?

– Они обойдутся вам в восемьдесят тысяч.

– Не понимаю… Тогда за три этюда я заплачу какую сумму?

– Три вы можете приобрести за сто пятьдесят тысяч.

Посетитель был ошеломлен.

– Разобраться в этом проще простого, – сказал я. – Если я продам вам только один из моих «сезаннов», у меня останутся два. Если я продам два, у меня останется только один. Если я продам вам три, то у меня не останется ничего… Вы понимаете?

Клиент был крайне удивлен. Потрогав свой лоб, он вдруг произнес: «Вы преподали мне замечательный урок» – и поспешно вышел.

На свою беду, посетитель заключил из нашего разговора, что в любых коммерческих делах чем больше спрос, тем выше следует поднимать цену; однако торговал он обувью.

Ревниво оберегая свои сокровища, любители и торговцы не обращали внимания на «кризис». Как далеко то время, когда покупатели выступали в роли просителей! Вспоминаю американца, который настойчиво уговаривал меня: «Ну же, мсье Воллар, будьте молодцом! Это же для Соединенных Штатов! Уступите мне этого „ренуара“». Признаюсь, я не внял его страстным призывам, уверенный в том, что цены будут и дальше расти: картину я так и не продал. Она по-прежнему находится у меня, а с американцем я больше не виделся.

Несмотря ни на что, каждый из нас пытается убедить себя, что трудные времена пройдут и что рано или поздно деньги потекут к нам рекой. Мы упорно продолжаем ждать клиента. Раздается звонок… Дверь открывается. Может быть, это «он»?.. Да, действительно любитель. Но пришел он для того, чтобы перепродать какую-то картину!

Швейцария. – Испания. – Эльзас. – Голландия. – Глозель. – Лондон. – Рим. – Нью-Йорк. – Лисабон

Во время войны отдел пропаганды попросил меня выступить за границей с несколькими лекциями о живописи. Естественно, в качестве темы я выбрал творчество двух художников, которых знаю лучше всего: Сезанна и Ренуара.

Сперва я отправился в Швейцарию. Пересекая границу, я вспомнил об одном случае, происшедшем с господином Полем Аданом, когда он, сев в поезд на швейцарском вокзале, разместился в своем купе с двумя большими собаками. Появился контролер и потребовал, чтобы собак убрали.

– Я Поль Адан, – возразил писатель.

– А я слежу за соблюдением правил…

Я испытывал необыкновенное наслаждение оттого, что находился в стране, где царит такой порядок!

Каково же было мое удивление, когда в вагоне-ресторане я увидел пассажира, раскуривающего трубку, хотя табличка гласила: «Курить воспрещается». Я возмутился: «Вы не имеете права курить здесь». Но вмешался метрдотель и сказал: «Здесь мы еще во французской Швейцарии».

Несколько растерявшись, я выразил желание поскорее оказаться в районе, который мы все называем немецкой Швейцарией, за что получил довольно резкую отповедь от ее коренного жителя: «Немецкой Швейцарии, мсье, не существует, есть Швейцария немецкоговорящая».

Выйдя из поезда в Винтертуре, где должна была состояться моя первая лекция, я удивился тому, что здесь, в отличие от Франции, меня не оглушали пронзительные свистки.

– Вероятно, что-то испортилось в вашей машине, раз вы не подаете сигналов? – спросил я машиниста.

– Дело в том, что у меня нет желания схлопотать штраф, – ответил он.

В Винтертуре я был гостем супругов Ханлозер, ревностных пропагандистов французского искусства в Швейцарии. Какую замечательную коллекцию Боннара я увидел у них! А их «ренуары»! А «матиссы»! А «руссели»! А «вюйары»! Словом, в их коллекции было представлено все наше современное искусство.

Но у Ханлозеров восхитили меня не только картины. Дни, проведенные в их семейном кругу, были для меня настоящей разрядкой, которую я хотел бы чаще иметь в собственной стране. Молодая дочка хозяев подавала блюда, а ее юный брат разливал вина. И оба проявляли такую скромность, такую предупредительность!

В Винтертуре именитые граждане страны образуют истинную художественную элиту. Достаточно назвать Ханлозеров, Рейнхартов, Шульцеров, Бутлеров. Однажды в дружеском кругу один из них сказал: «Почему у нас нет музея? Чем мы хуже жителей Цюриха?» Тут же было решено открыть подписку. И за несколько дней они собрали необходимые средства. Так стало возможным строительство очаровательного музея, который можно было бы назвать храмом, возведенным во славу гения французского искусства: работы Сезанна, Ренуара стали его жемчужинами. До сих пор я отчетливо помню изумительные фрески К.-К. Русселя, словно озаряющие вестибюль. И что примечательно, в этом дворце удалось решить проблемы, связанные с освещением и отоплением, которые в других местах считаются недостойными хранителя музея.

Именно в зале винтертурского музея я должен был прочесть свою лекцию. Она была назначена на половину девятого. Верный своим парижским привычкам, я подумал, что, придя в назначенное время, еще успею посмотреть картины. Я был всего в двадцати метрах от здания, когда пробило половину девятого; сразу же после этого сторож, стоявший за дверью, закрыл ее на ключ. С большим трудом я уговорил его открыть мне: я так и не попал бы внутрь, если бы не должен был читать лекцию. Поэтому, когда на следующей неделе мне предстояло выступление в Женеве, также назначенное на половину девятого, я предпочел не опаздывать. Но моя пунктуальность оказалась излишней, так как зал был заполнен лишь на одну четверть. Слушатели, гораздо лучше знакомые с парижскими обычаями, пришли только к девяти.

Надо отдать должное швейцарцам: они умеют слушать и услышанное побуждает их к размышлениям. Так, на другой день после моей беседы в Женеве я встретился с одним из людей, побывавших накануне на лекции, и он, вдруг рассмеявшись, сказал: «Ах! Только теперь до меня дошел смысл того, что вы рассказали об одной из моделей Ренуара…»