и фигурой души.

Все счастливо растет к блаженству и к знанию.

Божественное Могущество занимает затем место Природы

И побуждает движения нашего тела и разума;

Владелец наших страстных грез и надежд,

Возлюбленный деспот наших мыслей и актов,

Она вливает в нас со своей несвязанной силой,

В смертные члены, восторг и силу Бессмертия.

Внутренний закон красоты нашу жизнь формирует;

Наши слова становятся речью естественной Истины,

Каждая мысль — рябью на море Света.

Затем добродетель и грех покидают списки космические;

Они больше не борются в наших освобожденных сердцах:

Наши действия созвучны с простым добром Бога естественным

Или служат высшей Правильности правилу.

Все неприглядные настроения, ложность и зло

Свои места в беспорядке бросают

И прячут свой стыд в подсознания сумерки.

Затем крик победы ум поднимает:

"О душа, моя душа, мы создали Небо,

Здесь, внутри, мы нашли царство Бога,

Его крепость построена в шумном мире невежественном.

Наша жизнь закрепилась меж двумя реками Света,

Мы превратили пространство в пучину покоя

И Капитолием блаженства сделали тело.

Что еще, что еще, если еще что-то быть должно сделано?"

В медленном процессе эволюционизирующего духа,

В кратком расстоянии между рождением и смертью

Первого совершенства, наконец, достигнута стадия;

Из леса и камня, веществ нашей природы,

Храм построен, где могут жить высокие боги.

Даже если борющийся мир оставлен снаружи,

Совершенство одного человека может спасти еще мир.

Здесь завоевана к небесам новая близость,

Первая помолвка Земли и Небес,

Глубокое согласие между Правдой и Жизнью:

Лагерь Бога установлен в человеческом времени.

Конец пятой песни

Песнь шестая

Нирвана и обнаружение Всеотрицающего Абсолюта

Медленное тихое солнце смотрело вниз со спокойного неба.

Разбитый наголову угрюмый арьергард отступления,

Последний дождь журча бежал по лесам

Или стихал, шипящий шелест средь листьев,

И великое голубое очарование неба

Своей улыбки возвращало глубокий восторг.

Его спелое великолепие, не потревоженное ударами пылкого шторма,

Нашло покои для роскоши теплых и мягких дней,

Ночи золотое сокровище осенних лун

Плыло кораблем по ряби пламеневшего воздуха.

И жизнь Савитри была довольна и наполнена счастьем, как жизнь земли;

Она нашла себя, цель своего существа она знала.

Хотя ее царство чудесной перемены внутри

Оставалось невысказанным в ее тайной груди,

Все, что жило вокруг, его магическое очарование чувствовало:

Шелестящие голоса деревьев ветрам о нем сообщали,

Цветы говорили в пылких оттенках о неведомой радости,

Пение птиц стало гимном,

Звери забыли борьбу и жили в покое.

Поглощенные в широкое общение с Незримым

Кроткие аскеты лесов получили

Возвеличивание их одинокого размышления внезапное.

Это светлое совершенство ее состояния внутреннего

Переливалось через край в ее внешнюю сцену,

Делало прекрасными естественные, обыденные, скучные вещи

И действия — чудесными, и время — божественным.

Даже мельчайшая и самая грязная работа стала

Довольством и сладостью, великолепным таинством,

Подношением, предложенным самости великого мира

Или службой Одному в каждом и всем.

Все наводнял свет из света ее существа;

Танец ударов ее сердца сообщал блаженство:

Счастье других росло, разделенное с нею, ее прикасанием,

И находило какое-то утешение горе, когда она была близко.

Над возлюбленной головой Сатьявана

Она не видела ныне темной, летальной орбиты Судьбы;

Золотое кольцо вокруг солнца мистического

Раскрывало ее новорожденному предсказующему зрению

Суверенной жизни циклический круг.

В ее видениях и глубоко вырезанных грезах правдивых,

В кратких, зыбучих песках тяжелой завесы грядущего,

Он не лежал по декрету печальному

Жертвой в мрачной пещере смерти

И ни уносило его в блаженные регионы далеко от нее,

Сладость теплого восторга земли позабывшего,

Забывшего страстное единство любовных объятий,

Освобожденного в самопоглощенном блаженстве бессмертия.

С ней все время он был, живая душа,

Что встречала ее глаза близкими глазами влюбленными,

Живое тело, близко к радости ее тела.

Но уже не в этих великих диких лесах

В родстве с днями птицы и зверя

На уровне коричневой груди земли неприкрашенной,

А среди мыслящих, высоко возведенных жизней людей,

В задрапированных палатах, на кристальных полах,

В укрепленных башнях или охраняемых приятных прогулках,

На расстоянии еще более близком, чем ее мысли,

Тело близко к телу, душа близко к душе,

Двигаясь словно общим дыханием и волей,

Они были связаны в едином вращении их дней

Вместе любви атмосферой невидимой,

Неразлучные, как небо с землею.

Так, какое-то время она шла по Тропе Золотой;

Это было солнце перед Ночью бездонной.

Однажды, когда она сидела в глубоком счастливом раздумье,

Еще дрожа от крепких объятий возлюбленного,

И делала свою радость мостом между землею и небом,

Под ее сердцем зазияла внезапно пучина.

Широкий и безымянный страх толкнул ее нервы,

Как дикий зверь тащит свою полуубитую жертву;

Казалось, у него нет берлоги, из которой он прыгнул:

Он был не ее, его причина незримая скрыта.

Затем, нахлынув, пришел его обширный и ужасный Источник.

Бесформенный Страх с бесформенными бесконечными крыльями,

Наполнявший вселенную своим опасным дыханием,

Тьма более густая, чем принести может Ночь,

Окутала небо и овладела землею.

Катящейся волной немой смерти пришел он,

Огибая кругом далекие края трясущегося шара земного,

Стирая небо своим шагом огромным,

Он желал вычеркнуть задушенный и замученный воздух

И кончить сказку радости жизни.

Он, казалось, само ее существо запрещает,

Отменяя все, чем ее природа жила,

Он старался стереть ее тело и душу,

Какого-то полувидимого Незримого хватка,

Океан суверенной мощи и ужаса,

Персона и черная бесконечность.

Он, казалось, кричал ей без слов и без мысли

Послание своей черной вечности

И своих безмолвий значение жуткое:

Из какой-то угрюмой, чудовищной шири восставший,

Из пучинной глубины горя и страха,

Выдуманный какой-то слепой невзирающей самостью,

Сознание существа без его радости,

Лишенное мысли, не способное к блаженству,

Что жизнь ощущало пустой и не находило нигде душу,

Голос, обращенный к немой муке сердца,

Сообщал полностью смысл несказанных слов;

В своих собственных глубинах она мысль непроизнесенную слышала,

Что делала нереальным мир и весь смысл жизни:

"Кто ты, что требуешь венца рождения отдельного,

Иллюзии твоей души реальности,

И персонального божества на земном шаре невежественном

В несовершенного человека теле животном?

Не надейся быть в мире боли счастливой,

Не мечтай, слушая несказанное Слово

И ослепленная невыразимым Лучом,

Превзойдя безмолвного Суперсознания царство,

Дать Непостижимому тело

Или для санкции восторгу твоего сердца

Обременить блаженством безмолвного молчаливого Всевышнего,

Оскверняя его нагую святость бесформенную,

Или в свою палату звать Божество

И сидеть с Богом, человеческую радость вкушая.

Я создал все, все я пожираю;

Я есть Смерть и жизни темная, ужасная Мать,

Я — Кали, нагая и черная, в