свои персональные страсти в Обширность,

Всемогущая Сила в покое,

Блаженство, которого никто никогда вкусить не может надеяться.

Оно вычеркивало обман убедительный самости;

Правда в ничто была его могучим ключом.

Если бы все существование могло отказаться бы быть

И найти убежище в руках Небытия Бытие,

А Небытие могло бы вычеркнуть его зашифрованный круг,

Тогда некий проблеск той Реальности мог показаться бы.

К ней пришло освобождение бесформенное.

Некогда погребенная заживо в мозге и в плоти,

Она восстала из тела, из разума, жизни;

Она не была больше Персоною в мире,

Она спаслась в бесконечность.

Что некогда было ею самою, исчезло;

Там не было ни каркаса вещей, ни фигуры души.

Эмигрант из владения чувства,

Бегущая от неизбежности мысли,

Избавленная от Знания и от Неведения,

Спасенная от истинного и от неистинного,

Она убежище Суперсознания разделила высокое

За пределами саморожденного Слова, нагая Идея,

Первая неприкрашенная прочная почва сознания;

Существ не было здесь, существование не имело здесь места,

Здесь не было искушения радости быть.

Невыразимо стерта, ни единицы, ни нуля,

Исчезающий след, как черта фиолетовая,

Бледная запись просто себя, ныне прошедшей,

В непостижимом она была точкой.

Лишь какая-то последняя отмена сейчас оставалась.

Аннигиляции неясный, не поддающийся определению шаг:

Память о бытии была еще здесь

И от небытия ее отдельно хранила:

Она была в Том, но еще Тем не стала.

Эта тень самой себя, так к ничто близкая,

Могла стать снова для самости точкой опорою жизни,

Вернуться из Непостижимого

И быть тем, что некая мистическая ширь может выбрать,

Равно как тем, чем Непостижимый решит,

Она могла быть ничем или стать заново Всем,

Или, если бы всемогущий Ноль принял форму,

Появиться как кто-то, и спасти мир.

Она даже могла изучить, что содержит мистический шифр,

Этот кажущийся выход или конец всего завершенный

Мог быть темным, мрачным проходом, скрытым от зрения,

Ее состояние — заслоняющей раковиной затемненного солнца

На его тайном пути к Невыразимому.

Даже сейчас ее великолепное существо могло снова вспыхнуть

Из молчания и из недействительности,

Сверкающая часть Всечудесного,

Сила некоего всеутверждающего Абсолюта,

Сияющее зеркало Истины вечной,

Чтобы показать Одному-во-всем его проявленный облик,

Душам людей — их идентичность глубокую.

Либо она могла пробудиться в спокойствии Бога

За пределами космического дня и космической ночи

И умиротворенно покоится в его белой вечности.

Но сейчас это было нереальным или далеким,

Или в бездонной пустоте мистической скрытым.

В бесконечном Ничто последний был знак

Или еще оставалась Непостижимым Реальность.

Одинокий Абсолют отрицал все:

Он стер невежественный мир из своего одиночества

И утопил душу в своем вечно длящемся мире[62].

Конец шестой песни

Песнь седьмая

Открытие космического Духа и космического Сознания

В небольшом жилище отшельника, в сердце лесном,

В свете солнца, луны и во тьме,

Человеческая повседневная жизнь шла своим чередом,

Так же, как прежде, со своими неизменными мелкими хлопотами

И со своим скудным внешним телом рутины,

И аскетического мира[63] счастливым покоем.

Древняя красота земных сцен улыбалась;

Она тоже для людей оставалась прежней милосердной собой.

Античная Мать прижимала к груди свое чадо,

Обняв его крепко своими руками,

Словно земля, вечно прежняя, могла навсегда сохранить

Живой дух и тело своими объятиями,

Словно не было здесь ни конца, ни перемены, ни смерти.

Привыкшие читать только внешние знаки,

Никто не видел в ней ничего нового и состояние ее не угадывал,

Они видели личность, где была только ширь Бога,

Спокойное бытие или могучее ничто.

Для всех она оставалась все той же совершенной Савитри.

Величие, сладость и свет

На ее маленький мир из нее изливались.

Прежний облик знакомый жизнь всем показывала,

Ее действия следовали старому, неизменному кругу,

Она говорила слова, что имела обыкновение она говорить,

И делала то, что всегда делала прежде.

Ее глаза смотрели на лик земли неизменный,

Вокруг ее души молчания двигалось все, как и встарь,

Незаполненное сознание изнутри наблюдало,

Пустое ото всего, кроме голой Реальности.

Ни воли не было за словом и делом,

Ни мысли, что формировалась в мозгу, чтоб управлять ее речью:

Имперсональная пустота гуляла и в ней говорила,

Возможно, что-то невидимое, неощутимое, неведомое,

Охраняло тело для его грядущей работы,

Или Природа двигала в ней поток старый силы.

Возможно, она в своей груди носила сознательным ставшее

Чудесное Ничто, душ наших источник,

Ключ и сумма событий обширного мира,

Лоно и могила мысли, шифр Бога,

Тотальности бытия нулевой круг.

Оно использовало ее речь и в ее действиях действовало,

Оно было красотой в ее членах, в ее дыхании — жизнью;

Первозданная Мистерия носила ее лик человеческий.

Так она была утеряна внутри для обособленной самости;

Ее смертное это в ночи Бога погибло.

Лишь тело осталось, скорлупа эго

Плыла среди течения и пены моря мирского,

Моря грез, наблюдаемого чувством бездвижным

В фигуре нереальной реальности.

Безличное предвидение могло уже видеть, –

В неразмышляющем знании духа

Даже сейчас это казалось почти сделанным, неизбежным, –

Индивидуальное умерло, космос прошел;

Они были пройдены, трансцендентальное мифом росло,

Святой Дух без Отца и без Сына

Или, основа того, что было когда-то,

Существо, что нести мир[64] никогда не желало,

Возвращалось в первозданное свое одиночество,

Бесстрастное, одинокое, безмолвное, неосязаемое.

Но еще не все угасло в этой глубокой потере;

Не путешествовало к ничто бытие.

Там была некая высокая превосходящая Тайна,

И, когда она сидела наедине с Сатьяваном,

Ее неподвижный разум с его, что искал и боролся,

В тишине сокровенной ночи глубокой

Она поворачивалась к лику безмолвной завуалированной Истины,

Спрятанной в немых тайниках сердца

Или ожидающей выше последнего пика, покоренного Мыслью, –

Сама незримая, она мир видит борющийся

И нас на поиск толкает, но не заботится о том, чтобы быть найденной,-

Пришел ответ из той далекой Обширности.

Что-то неведомое, недосягаемое, непостижимое,

Слало вниз сообщения своего бестелесного Света,

Бросало молнии-вспышки мыслей не наших,

Пересекающих неподвижное молчание ее разума:

В своем могуществе не отвечающей ни за что суверенности,

Оно захватывало речь, чтобы дать те формы пылающие,

Творило удар сердца мудрости в слове

И через смертные губы произносило бессмертные вещи.

Или, слушая лесных мудрецов,

В вопросе и ответе из нее вырывались

Высокие, странные откровения, для людей невозможные,

Нечто или некто, отдаленный и тайный,

Брал во владение ее тело для своего мистического пользования,

В канал невыразимых истин ее уста превращались,

Знание немыслимое находило свое выражение.

Удивленные освещением новым,

Захваченные полосой Абсолюта,

Они ей дивились, ибо она