внезапные изменения тона требуют, чтобы мы на них отреагировали. Напротив, на «мягкие» звуки мы откликаемся, как принято говорить, позитивно, то есть демонстрируем любовь, привязанность или уважение; а более плавные траектории порой словно «успокаивают» нас, нередко побуждая отбросить иные интересы и сфокусироваться на данном. То же самое можно сказать о зрении и осязании; враждебно настроенные люди склонны кричать и потрясать конечностями, а люди, дружелюбные к нам, говорят и жестикулируют так, что мы воспринимаем их слова и жесты как выражение заботы и нежности. Действительно, как показано в книге Манфреда Клайнса «Сентики» (1978), люди демонстрируют схожие эмоциональные реакции на конкретные типы временных траекторий, причем конкретный орган чувств не имеет значения. Мы последовательно идентифицируем какие-либо внезапные, резкие действия как указывающие на гнев, независимо от того, репрезентированы ли они движениями, звуками голоса или физическим воздействием (толкание, пихание и пр.). Точно так же мы последовательно идентифицируем некоторые другие шаблоны действий как указывающие на привязанность. Клайнс делает вывод, что как минимум полдюжины различных траекторий связаны с конкретными эмоциональными состояниями. Какой «мозговой аппарат» заставляет нас реагировать подобным образом на разные стимулы? Я готов предложить свою гипотезу. Во-первых, каждый наш «сенсорный» агент обладает специальными датчиками, которые обнаруживают определенные типы временных траекторий. Во-вторых, выходы всех агентов, выявляющих сходные «типы траекторий» в разных агентах, посредством специальных «контактных пучков» сходятся в некую центральную структуру распознавания жестов. В-третьих, генетически сконструированные нервные пучки тянутся от каждого агента, распознающего жесты, к конкретному «протоспециалисту», о которых говорилось в разделе 16.3.

Согласно этой гипотезе, каждый «сенсорный» агент обладает операторами, которые специализируются на реагировании на различные типы временных траекторий. Например, одни могут реагировать только на стимулы, которые медленно нарастают, а затем быстро уменьшаются; другие могут реагировать только на сигналы, которые быстро нарастают и медленно гаснут. Несмотря на то, что агенты слуха, зрения и осязания расположены далеко друг от друга, сигналы от операторов, обнаруживающих сходные траектории, сходятся в разуме к некоему общему агенту, состоящему из операторов сравнения данных. Обратите внимание, что архитектура этой системы весьма схожа с архитектурой нашего агента «распознавания людей»; две системы вполне могут образовывать параллельные слои, однако каждый агент «типа траектории» должен учиться распознавать не конкретного человека, а конкретный тип жестов или выражений. Например, такой агент может учиться реагировать на рык, гримасу или потрясание кулаком – то есть на выражение «гнева», и тогда функция этого агента будет «абстрактной» в том смысле, что он как бы абстрагируется от конкретного типа ощущений.

Разумеется, опознать гнев – вовсе не то же самое, что осознать его причину или сочувствовать тому, кто сердится; а обучение подобному распознаванию само по себе не научит нас сопоставлять траекторию «гнева» другого человека с нашим собственным, личным опытом гнева. Но если гены снабдят нас сетью отношений конкретных агентов с определенными «протоспециалистами», любое распознавание траектории будет приводить к активации конкретной эмоциональной реакции.

Рис. 149

Некоторые связи между агентами могут наделить нас своего рода «эмпатией»: так, мы станем радоваться, распознав радостные жесты другого человека. Другие связи могут побудить нас «уходить в оборону» при признаках агрессии – или, наоборот, проявлять агрессию при признаках слабости. Существует множество примеров в поведении животных, когда конкретные жесты вызывают «инстинктивные» реакции; например, внезапное движение заставляет птицу взмывать в воздух от страха. Конечно, наши гены наделяют нас обилием таких «инстинктивных» реакций. Тем не менее мы в гораздо большей степени, чем любые другие животные, наделены механизмами, позволяющими соединять новых агентов поверх старых, благодаря чему мы учимся побеждать древние инстинкты и подчинять их современной социальной дисциплине.

Мы видели, что сконструированные посредством генов агенты побуждают нас к использованию траекторий для репрезентации эмоциональных и прочих состояний разума. Как только это происходит, агенты более высокого уровня начинают использовать сигналы от агентов траекторий для обучения распознаванию и репрезентированию более сложных последовательностей психических состояний. Со временем эти репрезентации объединяются в модели, которые мы применяем для прогнозирования и контроля наших собственных ментальных процессов. Вот иллюстрация того, как архитектура, порожденная генами, может служить нашему разуму «пособием» для понимания того, как мы думаем о себе.

Едва войдя в некое помещение, мы можем почувствовать себя в состоянии «уловить» его историю. Принято приписывать такое восприятие мнимым влияниям («интуиция», «дух», «атмосфера», «вибрация»), но весьма вероятно, что все подобные восприятия рождаются в сознании наблюдателей, ибо различные ментальные агенты дают нам подсказки на основании разнообразных признаков и траекторий. На мой взгляд, вера в вибрации и атмосферу уменьшает наши возможности умственного роста, отвлекая внимание от разума и приписывая эти способности воображаемым внешним сущностям.

4. Отношения в разуме

Какая «мозгоподобная» машина способна поддерживать функционирование обществ разума с миллиардом агентов? Человеческий мозг содержит столько агентов и связей между ними, что он напоминает огромную страну со множеством городов и поселков, связанных обширной сетью дорог и автомагистралей. Мы рождаемся с мозговыми центрами, которые контролируют каждую группу чувств и мышц, управляют движениями глаз и конечностей, различают слова, лица и все многообразие прикосновений, вкусов и запахов. Мы рождаемся с протоспециалистами, управляющими голодом, смехом, страхом и гневом, сном и сексуальной активностью, а также, конечно, многими другими функциями, которые пока не обнаружены; каждый из них имеет собственную архитектуру и свой режим деятельности. Тысячи генов должны принимать участие в создании этих агентов и нервных пучков, которые их связывают, а еще гены развития разума должны генерировать по меньшей мере три вида процессов. Вначале генетические системы должны конструировать слои мозговых клеток, которые в конечном счете становятся группами агентов; также они должны определять суть деятельности этих агентов; наконец они должны определять размеры и направления нервных пучков, соединяющих агентов между собой – чтобы твердо установить, кто с кем «общается»» в каждом обществе разума.

Значит, каждая популяция будет обладать рядом вариантов тех генов, которые формируют эти «мозговые магистрали», и данное обстоятельство оказывает влияние на возникновение стилей мышления. Человек, у которого от рождения сеть связей между агентами зрения и речи сильно разрежена, может отменно усвоить необходимые навыки в обеих областях, но ему будет трудно установить прямые связи между ними. На первый взгляд это может показаться дефектом. Однако подобное может обернуться преимуществом – если побудит высокоуровневых агентов налаживать косвенные связи, которые позволят более четко репрезентировать действительность. Аналогичным образом можно допустить, что обнаружатся преимущества, например, в повышенной емкости кратковременной памяти. Впрочем, насколько нам известно, эволюция такого не одобряет: как правило, она стимулирует к менее эффективному использованию долгосрочных воспоминаний, усвоенных немалыми усилиями.