в голос Изекиль. — И плевать мне: сможет он сдержаться или нет!

Видимо, это её рука оставила покалывание в щеке. Он с трудом осознаёт, что над головой сверкают маржанские звёзды, предвещавшие чудесную ночь. Видар резко осознаёт, что насквозь пропах спелой черешней и пресным льдом.

Он лежал веёкровати. Веёкомнате. В окружении Себастьяна, Изекиль, Файялла и Паскаля. И в «команде целителей века» не хватало лишь одного лица.

— Что произошло? — король не сразу осознаёт, что голос принадлежит ему.

Он чуть приподнимается на локтях, осматривая сначала расстёгнутую рубаху, руны и Метку, а затем медленно переводит взгляд на потолок. Там нежно сверкает Большая Медведица. Она словно желает успокоить короля; сказать, что с обладательницей такого же знака, но в виде родинок, всё хорошо; уверить, что она здесь, рядом. Видар не верит.

— Ты пожелаешь отключиться от радости, когда узнаешь, — сквозь зубы цедит Файялл, бросая уничтожающий взгляд на осунувшегося за ночь Паскаля.

— Я говорил тебе не смотреть на меня так? — с его губ срывается рык.

— Заткнитесь оба, сейчас же! — хрипит Видар.

Паскаль удивленно приподнимает брови, но закрывает рот.

— Где моя жена? — три слова даются Видару тяжелее, чем приказ только потому, что воспоминания наваливаются с новой силой.

Кто-то, как две капли воды похожий на него, пережал ей тростью горло. А она не сделала ничего. Хотя могла многое: сжечь его вместе с комнатой, угробить их дом, расколоть на тысячи осколков землю, но… предпочла сдаться без боя.

— Никто не знает, — тихо проговаривает Себастьян, настороженно оглядывая Видара.

— Вы, кажется, не поняли вопроса. Где. Моя. Жена?!

Видар пытается подняться с кровати, но Файялл и Изекиль укладывают его обратно.

— Пожалуйста, не двигайся, Видар, — шёпотом просит Изи.

— Назови мне хоть одну причину по которой я должен лежать, а не разнести к демоновой матери Пятитэррье.

— Ты чуть не разнёс свою Тэрру, Видар. Вот тебе причина, — сдержанно произносит Себастьян.

Только сейчас король замечает уродливые трещины на потолке, полу, стенах. Чувствует их в своей душе.

— Разрушения незначительные, всё затягивается быстрее чем обычно, будто кто-то помогает земле независимо от тебя, — быстро тараторит Изекиль.

— Эсфирь… — еле шепчет Видар, прикрывая глаза.

— Мы искали её всю ночь по своим связям, никто не…

Видар чуть приподнимает ладонь, прерывая Файялла.

— Я про то… что она помогает земле затягиваться.

Первый гром тишиныбьёт по стенам. Слышно, как Файялл скрипит зубами.

— В…в смысле? — Изекиль оступается, но хватка Себастьяна позволяет ей удержаться на ногах. Он прижимает к себе шпионку ближе дозволенного.

— Наша Тэрра… Она приняла её, как преемницу Лилит, — сухо выдаёт Видар. — Через неделю мы должны были короновать её, как Королеву Истинного Гнева.

— Какого демона ты молчал, Видар? Просто какого демона? — шипит Изи. — А ты знал, да? — она поворачивает голову на Себастьяна. — Ну, конечно, ты это знал, как же ещё! — Она с силой отталкивает генерала. — Вы два идиота! На что ещё вы готовы пойти, чтобы разрушить наш дом? Наш, демонов, дом?!

— Потому что я думал, что это невозможно… — Видар всё-таки поднимается на ноги, отталкивая от себя Баша, что подрывается ему помочь. — Потому что для того, чтобы Тэрра приняла короля — нужны искренние слёзы. А для них — сердце, чего в моей жене не наблюдается… — Король говорит тихо, но от того мурашки всё равно бегут по спине Изекиль. — То, что произошло — было изначально невозможным. Мы пытались найти ответ до коронации…

— Можете не искать его, — приглушённый голос Паскаля заставляет всех обратить на него внимание.

Одной рукой он опирается на шкаф, а другой расстёгивает мундир, пуговицы которого резко перекрыли кислород. Не застёгивался раньше — и сейчас не стоило. Он ухмыляется. Но ухмылка эта болезненная, поломанная.

— Она наслала какое-то заклятие? Ведьмину печать? Запечатала часть своей души в земле? Что она сделала? — Видар осыпает вопросами принца, опасно надвигаясь на него.

Тьма вокруг сгущается.

— Вы вроде все, нахрен, умные здесь, — Кас хрипло смеётся. — А главного так и не просекли, да? Не просекли.

— Паскаль…

С каждым угрожающим шагом короля, комната погружается во мрак.

— Что она сделала? — напряжённо повторяет Себастьян.

— Вы думали, что в тот день, когда она напала на меня — она тряслась в моих объятиях и сдерживала гнев и ярость? Земля тогда задрожала, это чувствовали все. — Слушая Паскаля, Изекиль напряжённо закусывает щеку, чувствуя привкус крови. — Она действительно злилась, о, даже нет, она была в ярости, а я знаю её в ярости, я, чтобы вы понимали, жил с ней подольше вашего. Но она не сдерживала её.

— К чему ты клонишь? — брови Файялла так сдвинулись, что образовали глубокую складку на переносице.

— К тому, что она хотела убить меня. Мы с Брайтоном провинились перед ней. Сильно. И заслужили расправы. Но она не смогла. Как-то так произошло, что между нами и нашим убийством, Эффи-Лу всегда выбирала нас. А ярость и ненависть всегда превращались в слёзы.

Второй гром тишиныприходится на пол. Нагнетающий мрак застывает вместе с Видаром, оставляя его в полутьме.

— Но… как? Как может плакать та, у кого нет сердца? — тихо произносит Себастьян, но трещины в полу слышат лишь его отчаянное: «Нет-нет-нет, не может быть! Это невозможно!»

— Да вы хреновы идиоты! Мы всехреновы идиоты, потому что она обманула нас, как грёбанных детей! А мы поверили ей! Весь мир поверил ей! — яростный крик срывается с губ Паскаля, он с силой ударяет по дверце шкафа, проламывая её.

Темнота резко растворяется.

Кадык Видара дёргается.

«Невозможно. Нет. Невозможно вытерпеть столько боли!»

Он медленно прикрывает глаза, наконец, чувствуя собственное сердце и его агонию дрожи. Ужасающие картинки царапают веки изнутри.

Вот она лежит на полу подземелья, уверяя, что скоро придёт, потому что ей надо почувствовать человечность. Ложь.

Вот она с пеной у рта доказывает всем, что у неё нет сердца. Грязная ложь.

Вот он видит её на стороне Энзо с зашитым ртом и ожогами, и она позволяет себе только демонову секунду боли, прежде чем берёт себя в руки и снова доказывает, что готова сражаться. Ложь. Ложь. Одна сплошная ложь.

Солнечное сплетение до одури стягивает, но оно не способно передать всей той боли, что пришлось пережить ей на протяжении огромного количества лет. Его раскаяние не сравнится сеёболью. Никогда. Ему нет прощения. Ему ничего не удастся вернуть. Он потерял её в тот момент, когда занёс плеть. Когда решил, что лучший вариант, чтобы отдалиться — причинить боль, которую она не чувствует. Когда самолично окрестил оружием. Своей вещью.

И кажется, что он слышит треск собственных скул. Хочется исчезнуть,