этого ничего не было. А я-то думала, откуда он все знает! Он общается со мной по телефону, я и не знала… ведь этого не происходило в нашей реальности! Для меня это … ну как странные сны или мысли, такие у каждого есть. Но он… - она встает на цыпочки и что-то шепчет на ухо своей высокой подруге.

- Мисс Хеберт… пока никто не пострадал, мы можем договориться и …

- Пятьдесят четыре трупа. Все твои наемники на пути вниз. – говорит девушка: - видимо я все-таки зря обещала Генри что буду сдерживаться. А ты… - она наклоняет голову, и болевой импульс пронзает его тело! Она целилась в голову! Орда насекомых начинает пожирать его тело, если бы он был в силах закричать – он бы закричал, но его рот вдруг оказывается заполнен живой, кусающейся, жалящей, пожирающей его массой.

Сбросить реальность? Конечно же. Он не собирается терпеть мучения! Но… это не работает! Он пытается сделать это еще и еще раз. Сплетница, понимает он, это она подсказала Мяснику, куда именно бить болевым импульсом, чтобы временно блокировать его способность сбросить вероятность! Ничего, ничего, это не будет длиться вечно, способность снова заработает, ну или он умрет и тогда автоматически сбросит линию вероятности. Сколько? Минута? Пять минут? Сотни тысяч маленьких ртов разрывают его на кусочки, покрывая его кровоточащими ранками, заползают внутрь, на его теле открываются гниющие язвы, на открытую плоть тут же накидываются насекомые… пять минут! Всего лишь пять минут и все! Он сбросит эту линию, ему нужно только сосредоточиться… но он не может это сделать, пока болевой импульс выворачивает ему мозги, гниющие язвы покрыты тысячами плотоядных тварей, пока его едят заживо!

- Если он все равно сбросит эту реальность – пусть сперва хорошенько выучит свой урок. – говорит мисс Хеберт, складывая руки на груди: - ты же в состоянии отследить ПТСР, Лиза?

- Все что мне нужно – это хорошая моральная травма. – отвечает та и мисс Хеберт кивает головой.

- Хорошо. – говорит она: — значит хорошая моральная травма. Я не специалист, но я знаю почти десяток таких, кто умеет… удобно, когда всегда их с собой носишь. Ты меня слышишь, Выверт? Как говорит одна моя знакомая, лишь существа с высокоразвитой нервной системой могут страдать. Насекомые не страдают, они просто чувствуют боль, вот и все. Повезло тебе, ты испытаешь и то и другое. Лиза! Лиза, ты уже в порядке, я смотрю? Одевайся и выходи, там машина у входа, а я пока… задержусь. Уверяю, ты не захочешь видеть, что я с ним сделаю.

- О, я так хочу это увидеть. Я бы даже поучаствовала, но признаю, что не сравнюсь с тобой в мастерстве. Дай ему еще раз болевым вот сюда… - она указывает и болевой импульс снова мешает Кальверту сосредоточиться и скинуть линию вероятности.

- Мисс Хеберт… - его рот опух, полон хитина и маленьких существ, которые медленно пожирают его, отрывая по кусочку: - пожалуйста… это все из-за Лизы? Забирайте ее… она ваша… у меня есть деньги…

- Ни черта не понимаю. – наклоняет голову Пятнадцатая: - что он там бормочет? У него рот муравьями забит.

- Он говорит «сделай мне больно, потому что я тупой мудак, который поднял руку на твою лучшую подругу». – отвечает Сплетница и поглаживает рукой свою свежевыбритую лысину: - честно-честно. Так и говорит.

Глава 41

Глава 41

Интерлюдия Выверт

Вероятность Браво

Томас Кальверт открыл глаза. Он сидел в своем кресле за столом в своем рабочем кабинете в СКП. Вероятностная линия Альфа только что прервалась с его смертью. Что же… не первый раз он умирал в других вероятностях. Не первый и судя по всем – не последний. И эта смерть – ничем не лучше и не хуже других смертей. В конечном итоге у одного человека очень мало способов мучительно убить другого человека в рамках пяти-десяти минут. За это время он успеет сбросить реальность или же умереть в той реальности. И после определенного порога боль переставал быть фактором, человек просто впадал в болевой шок, после чего реальность снова сбрасывалась. А все что было до болевого шока – не может сломать его как личность.

Эти девчонки хотели его сломить? Томас Кальверт был оперативником еще в те времена, когда СКП верило, что может изменить что-то силой, он был в Йоханессбурге в девяносто шестом, когда Бегемот оставил от города лишь пылающие руины, он своими руками собирал то, что осталось от ребят его отряда, кусочки не больше носового платка. Горелую человеческую плоть. Он эвакуировался в числе предпоследних отрядов в девяносто девятом с Кюсю, когда Левиафан и Лунг практически уничтожили остров. Девять с половиной миллионов смертей, Японии не существует больше, как нации, он помнит, как он сжимал в своей руке, облаченной в бронеперчатку – маленькую детскую ладошку. Девочка, которую он спас из развалин торгового центра, с большими испуганными глазами, со слезами, текущими по грязным щекам… Все то время, пока он бежал к вертолету и молился, чтобы ее – пустили, клялся, что если ее не возьмут, то и он – останется, все это время – он чувствовал детскую ладошку в своей руке. Слышал ее дыхание за спиной. Он проскочил в дверь, затаскивая девочку за собой, готовый отстаивать ее перед командиром, но… тот даже не посмотрел на него. И только внутри он понял, что детской ладошки в его руке больше нет. Конечно, никто его не выпустил назад, искать было поздно. Кричать было поздно. Все – было поздно.

Глядя через бронированное стекло тяжелого военного вертолета, он видел, как Кюсю затапливает вода и ему казалось, что он видит где-то там, среди хаоса, огня и воды – одинокую детскую фигурку с поднятыми в воздух руками.

Потом… потом все превратилось в сплошной ад. Две тысячи второй – Богота, Бегемот. Две тысячи третий, Сиэтл, Левиафан, две тысячи третий – Лондон, Симург, самая страшная из Адской Троицы. Две тысячи пятый, Левиафан топит Ньюфаундленд. Но Томас Кальверт поймал свой триггер не в две тысяче третьем, ни в две тысячи четвертом, ни в Лондоне, ни в Сиэттле, ни в Боготе и даже не Мэдисоне, который стал карантинной зоной. Нет. Он поймал триггер в тот самый день, когда за окном тяжелого военного вертолета тонул остров Кюсю с девятью миллионами жителей,