Уличные наблюдатели докладывали Шпату – те, кто пока еще возвращался с вестями, не пропав, неожиданно, без вести – о том, что веретенщики до сих пор собирают пленников на большом Морском Привозе возле площади Мужества. Внутри рынка их уже должно быть несколько тысяч. Веретенщики разделают и подадут на стол Черным Железным богам тысячи душ.

Масштаб беды невообразим.

А значит – не чурался он этой мысли, – и масштаб победы. Допустим, Кариллон способна повелевать этими монстрами. Какую она отдаст им команду? Просто велеть им стоять на месте вроде как уже достаточно: людские жизни будут спасены. Однако желательно этим не ограничиться. Веретенщиков не остановит никакое оружие без святых чар либо алхимических составных. Со святыми чарами в Гвердоне напряженка, а если б у алхимиков была готовая божья бомба, ее бы уже применили. Значит, не исключено, сделал он вывод, что они с Кари в итоге окажутся во главе этого кошмарного, нечестивого воинства.

В гильдии алхимиков пылают раскаленные тигли, в них, скорее всего, хватит жара сжечь веретенщика насовсем. Также можно приказать тварям нападать друг на друга, пока не останется никого. Либо скомандовать войти в океан и маршировать по дну без остановки. Или просто вернуть под землю. Загнать джинна обратно в бутылку: втиснуть веретенщиков назад во врата за упыриным царством и наново запечатать створ.

А можно ими воспользоваться. Улица Желаний доказала – сальники веретенщикам не ровня. Кари могла бы одолеть уродов Роши своими чудищами пострашнее. Повести армию веретенщиков на гильдию алхимиков, на соборы Священного холма – и потребовать реформ. Накинуть на шею города петлю тьмы и посмотреть, достанет ли ему хоть щепотки Иджевой силы.

Он протопал обратно внутрь. Несмотря на обилие скрывавшихся тут людей, склад зловеще притих. Все опасались говорить громче шепота, будто шум мог привлечь веретенщиков.

Он прошел мимо растянувшегося на поддоне профессора Онгента. Профессор задремал и звучно посапывал посреди апокалипсиса, с по-детски безмятежным лицом. Кари сидела в кабинете наверху.

Тяжелые шаги Шпата грохотали, как выстрелы, пока он ступал по полу и поднимался по лестнице. Шпат застал Кари за обыском стола.

– Только глянь! – Она подпихнула ему толстую книгу записей. – Это бухгалтерия Таммура. Вот гондон – нет, ты гляди, эта сволочь закупила в Ульбише партию отравы. Того самого говна, которое Йон нашел в шприце – тебя напичкали этой дрянью. Таммур тебя и отравил!

Шпат расхохотался.

– Че, блин, ржешь? – Кари озверела и была потрясена, почти до комичного.

– Да кому какое дело? Разницы – никакой. В смысле – Таммур мог меня отравить. А мог купить яд по приказу Хейнрейла. Может, Хейнрейл вообще специально подстроил с записью, собираясь свалить на Таммура, если косяк всплывет. Я не знаю, и мне дела нет. Они все умерли.

– Разница есть, – настаивала она, – мы должны знать правду.

Шпат устроился в массивном кресле, пробуя его на прочность.

– Даже твои видения, – проговорил он, – не открывают нам всего. Нас швыряют, как хотят, потрясающие, незримые силы, и каждый из нас прижат ими к ногтю. Я имею в виду не только богов – конечно, их тоже, но ведь и сами боги лишь часть чего-то. Судьбы, обстоятельств… да е-мое, денег и власти, и семьи, где родился. Экономики, политики с историей. Высшей необходимости, если она есть. Мир будто едет по рельсам. Какое-нибудь событие произойдет даже тогда, когда того не желает никто из причастных. Мало того – бывает, что вообще никому на свете ничего подобного и не снилось, но деваться некуда – обстоятельства. Кстати, раз у нас пошла такая беседа, передай-ка бутылочку.

– Не знаю, какая такая у нас, на хер, беседа. – Кари нацедила немного выпивки себе в чашку и передала ему остальное. – О том, что надо надраться, прежде чем пойдем спасать город?

– Может, в этом и есть корень проблемы. Подумай вот над чем – глава Братства постоянно пытался меня прикончить. И ведь у него не было выбора. Имя отца, мое прошлое вынуждали решать этот вопрос. Решать со мной. Пускай я ненавидел людей и не хотел иметь с ними никаких дел, все равно в чужих глазах я – защитник бедного простонародья. А все из-за Иджа.

– О боги. Узнаю́ теперь эту беседу. Вот причина того, что у тебя нет друзей – а не из-за какой-то там каменной хвори.

– Идж утверждает…

Она отпила из чашки и показала ему язык.

– Идж утверждает…

– «… Раз он на тебе дочитал страницу – допивай бутылку», – процитировала Кари. Такое развлечение по пьяни придумал Крыс, издеваясь над Шпатовым пристрастием к недописанному отцовскому учению.

– Идж утверждает, что существуют моменты, когда революция возможна. Бо́льшую часть времени все мы, от распоследнего нищего до патроса на золотом троне, зажаты в шестеренках, подвластны тем невидимым силам, и попробуй рыпнись на них – нас раздавит. Но бывает миг, когда на вещи можно воздействовать, когда силы уравновешены и люди, отдельные люди, способны вызвать великие изменения. Перекроить ход событий. Переустроить мироздание.

Она посуровела.

– Да кому оно надо? А вдруг ты чего-то не понял и ошибешься ценой в целый мир. Все плохое, произошедшее с того мига, отныне будет лежать на тебе. Как потом с этим жить?

– Кари, когда ты получишь амулет и отдашь веретенщикам приказ – что ты заставишь их делать?

– Все прекратить. – Кажется, она побледнела.

– А потом?

Она поставила на стол недопитую чашку.

– Да хрен его знает. Заставлю убраться отсюда. Глядишь, Онгент чего-нибудь присоветует. Если все зависит от меня… если от меня все зависит, то я, Шпат, не хочу, чтобы от меня все зависело. Когда дело только раскочегарилось, я решила отсюда смотаться и хочу до сих пор. А не уехала лишь потому, чтобы помочь тебе, а еще набить хлебальник Хейнрейлу и забрать назад мой кулон. – Один палец. – Ты? Ну до конца, наверно, не выздоровел, но таким бодрым я тебя еще не видала. – Два пальца. – Этой ночью в городе все и вся накрылось тазом, но зато подох Хейнрейл. – Она согнула третий палец. – А когда я верну себе амулет, он у меня тут же отправится на хер. В море. Вот тебе, Шпат, мой ответ. Я хочу уйти. И амулет значил для меня одно – когда-то у меня была мама, мама меня любила, и я не была всю жизнь одним только гребаным позором для окружающих. Но все оно оказалось кусками волшебного дерьма с одной и той же кучи, и не надо мне этого боле совсем.

Внезапно рассвирепев, она враз осушила чашку.

– Возьми свои незримые силы и засунь поглубже. Я хочу уйти. В открытое море, в места, где меня никто не знает. – Ее глаза посветлели. – Ты тоже давай со мной. Спасение города закроет любой твой долбаный долг перед Братством и чем бы то ни было. Божечки, Шпат, я тебе мир покажу. Кроме Гвердона есть столько всего! Божья война грохочет далеко не везде. Поехали со мной.

Как насчет Мирена, вполмысли подумал он, но прежде, чем сумел ответить, затарабанили прыткие шаги. Девочка, восьмилетняя – из его гонцов. Она уронила на стол бумагу и попятилась, побаиваясь стоять близко к каменному человеку. Он оттолкнулся от кресла, слыша, как оно напряженно стонет, и принял записку.