Позднее кто-то донес в губернию, что коммуна, строя необычайно большой дом, не соблюдает никаких узаконенных строительных норм и правил. К нам из Устюга был командирован для проверки инженер Лавдовский. Он нашел и проектировку, и выполнение удовлетворительными. Мы торжествовали.

Но я лично не был удовлетворен выполнением. Из-за недостатка средств и времени многое делалось не так, как мне хотелось. Например, вместо полного второго этажа наверх были поставлены три пятистенка, вроде мезонинов, получилось как-то нескладно. Настоять на своем мне не удалось, хотя при общем желании сделать было бы можно. Но в коммунарах еще силен был консерватизм, они держались старого мужицкого порядка в строительстве. Мне стоило больших трудов убедить их, что высота потолка в комнатах должна быть не меньше четырех аршин[432], а в столовой (она же клуб) — четырех с половиной. Окна они хотели делать, как у прежних изб, и я кое-как уговорил их увеличить высоту окон в жилом доме до восьми, а в столовой до девяти четвертей[433]. Вообще во всяких мелочах приходилось много убеждать, доказывать и все же не всегда, не во всем удавалось добиваться желаемого результата.

Работали мы пока без всякого учета труда, как одна большая семья. И первое время это сходило, достаточно еще было энтузиазма. Но я знал, что скоро наступит время, когда нужно будет труд чем-то стимулировать, без этого неизбежно начнется отлынивание от работы. Начал делиться с отдельными коммунарами мыслями о том, что нам необходимо будет ввести нормы выработки, учет и оплату труда. Некоторые соглашались с этим, например, Ельпидифорович[434], Мишка Егорков и некоторые другие. Но многие были против всякого учета труда. Они считали, что это опять поведет к прежнему, одни будут жить хорошо, а другие голодать. Потому что не у каждого-де одинаковы способности, другой и рад бы много и хорошо работать, да не может, и это не его вина. И они настаивали на том, что все должны работать по сознанию (формула «по способностям» им не была известна, но смысл тот же), кто как может и кто что может, и все должны быть одинаково обеспечиваемы[435].

Вася Офонин (Василий Афанасьевич Бородин), старик с бешеным характером, приходил в исступление от одного упоминания об учете труда настолько хотелось ему видеть в коммуне всеобщее, абсолютное равенство. Несмотря на то, что он лично и его семья от введения учета могли только выиграть, потому что и сам он был на работу зверь, да и сыновья, ребята взрослые, тоже были работящие.

Вся беда была в том, что ни я, ни приезжавшие к нам разные районные и губернские работники не знали, как установить учет и наладить внутренний распорядок в коммуне. Ведь того, что теперь, в процессе колхозного строительства, выработано — трудодень и прочее — тогда не было. Каждая коммуна — а до 30-го года создавались только коммуны, и только о них можно было встретить брошюрку или статью в газете — устанавливала у себя порядок на свой лад, правил и принципов в общегосударственном масштабе не было. Руководствоваться можно было только своим уставом.

Как организовать летние работы? Я подумал, что если все коммунары будут работать вместе, то это будет давать возможность кой-кому полениваться. А вот если разделить коммунаров, скажем, на два отряда, то они будут стараться, чтобы одному от другого не отстать. Теперь, конечно, этого придумывать не нужно, теперь каждый знает о соцсоревновании[436], и теперь всюду работают побригадно, а тогда-то мы до этого доходили «своим умом», да приходилось еще убеждать коммунаров, чтобы они это приняли.

Известную трудность, по моим наблюдениям, составило и то, что коммунары, привыкшие в единоличном хозяйстве быть каждый хозяином, в коммуне с трудом привыкали к необходимости подчиняться распоряжениям выборных старших, а также трудно входили в роль руководителей, как-то не набирались решимости приказывать, отдавать распоряжения своим товарищам, бывшим соседям. Да я и сам избегал приказывать, предпочитал убеждать, считая, что, насколько возможно, надо добиваться, чтобы каждый коммунар участвовал в труде «по сознанию», не чувствуя над собой «начальства».

И надо сказать, что в тот первый год мы работали хорошо, дружно. Только одна бабенка, жена нашего тракториста Гриши, иногда нарушала установившуюся товарищескую дисциплину, не всегда выходила на работу, а остальные выходили аккуратно и работали добросовестно.

Кстати, я упомянул о трактористе. Он получил эту квалификацию в армии, и мы втянули его в коммуну, имея в виду приобрести трактор. И действительно, в то же лето 29-го года мы достали подержанный «Фордзон-Путиловец»[437]. Когда Гриша провел его по нюксенской Первомайской, это было событием, население всех окрестных деревень собралось поглядеть на это «чудо». И с тех пор трактор честно у нас работал.

Я, будучи председателем, вместе с коммунарами работал и на строительстве, и в поле. Канцелярия у нас пока была скромной. Кое-что и нужно бы заводить, да никто из нас не знал даже элементарно счетного дела, поэтому ограничились пока тем, что завели книгу протоколов, книгу посемейно-имущественных списков и кассовую книгу. Таким образом, у нас было учтено все обобществленное имущество, и велся учет деньгам, тем и ограничивалась бухгалтерия. Посадить в контору постоянного работника я избегал еще и потому, что среди крестьян упорно держалось мнение, что «в коммунах-де будут кто сидеть да пописывать, а наш брат, темные люди и работай, ломи на них». Говорили также, что в каждую коммуну, мол, поставят коммуниста-комиссара, он и будет командовать да всем распоряжаться. Чтобы разбить подобные мнения, приходилось действовать соответственно. Я даже настаивал, чтобы и председателя они избрали из своей среды, но коммунары категорически потребовали, чтобы я взял на себя полное руководство.

В связи с тем, что при вступлении в коммуну я, как служащий, не имел запасов хлеба и других продуктов, тогда как все другие — кто больше, кто меньше — имели, я решил, что должен в продовольственном отношении коммуну не задевать до получения первого общего урожая. Поэтому мне приходилось порой очень туго. Райком партии, придя мне на помощь, добился для меня пособия «по безработице» от профсоюза, 6 рублей 40 копеек в месяц. Губком дал ссуду 40 рублей. Да жена прирабатывала немного шитьем. На то и жили. Как правило, на одном