хлебе, а порой и того не было. Бывало, идя на работу на строительство, приходилось позавтракать заваренной в кипятке ржаной мукой. Молока удавалось доставать у одной соседки-некоммунарки по три стакана в день, больше во всей Нюксенице купить было невозможно, да и не на что, так как больше 15 копеек мы на молоко расходовать не могли. Эти три стакана предназначались в первую очередь Леониду: он ходил в школу, да и здоровье у него было неважное после перенесенной золотухи.

Остальные коммунары были, конечно, в лучших условиях, у некоторых из них было по три дойных коровы. Одному из таких, Савате Мити Логина, остальные коммунары предлагали давать мне за деньги хотя бы по крынке молока в день, но он уклонился от этого: «Нечего давать, самим надо». Между тем у него доили три коровы, и семья была всего из четырех человек.

Такие явления оставляли неприятный осадок, но верилось, что это изживется, что как только переберемся в общие дома, развернем работу по перевоспитанию людей, и тогда все станут сознательными, настоящими коммунарами. Теперь-то я, конечно, и сам вижу, как я был наивен, веря в такое быстрое перерождение людей, но тогда хотелось этому верить, и я верил, даже вопреки рассудку.

Перед организацией коммуны я не однажды навещал жену в Нюксенице, где она жила с Леонидом в своем доме. Приезжая в командировку, оставался и на ночлег. И уже не прочь был сойтись с ней снова. Склоняло меня к этому главным образом наличие Леонида. У Ольги тоже был мой сын, но, хотя тот был меньше, я не чувствовал к нему такой привязанности, как к Леониду.

Когда организовалась коммуна, да к тому же именно в Нюксенице, это решило вопрос. Правда, я предупредил жену о предстоящих трудностях в коммуне в первое время и предоставил ей самой выбирать — идти ли со мной в коммуну или оставаться в Нюксенице, занимаясь портновской работой. Она решила идти со мной.

Ольгу же во избежание вокруг нас сплетен и ввиду того, что мне теперь нечем будет ей помогать, я решил попытаться устроить на работу в Устюге. Наша бывшая райжилотделка Рыбина в то время заведовала там губсобесом[438]. Она по моей просьбе взяла Ольгу к себе в учреждение уборщицей с зарплатой 30 рублей в месяц. По ценам того времени это давало возможность Ольге жить с ребенком вполне сносно, но ее это не радовало. Она приходила в отчаяние от того, что пропадает надежда сойтись со мной. Чтобы как-нибудь успокоить ее, мне приходилось всячески изворачиваться, уверять ее, что еще не все потеряно, все может измениться.

Массовая коллективизация

Пример «Прожектора» оказался заразительным. Уже через месяц после его организации выявились условия для создания коммуны в деревне Крысихе, вместе с частью Березовой Слободки. В этой последней была комсомольская ячейка, она почти целиком вошла в коммуну и большей частью одиночками, так как семьи их не пошли.

Организовывать коммуну пришлось мне же. Назвать ее я предложил «Рекордом», предварительно растолковав, что означает это слово. «Ну, ребята, надо нам не подкачать, чтобы оправдать это название», — говорили новые коммунары. Председателем был избран Сашка Крысенский (Белозеров Александр Осипович) — тот самый, что в царское время выгнал стражников, пришедших описывать у них имущество за недоимки. Были в составе коммуны и члены партии, но они были менее авторитетны в глазах коммунаров: «Мы их не хулим, они робята не худые, но по хозяйству им, пожалуй, против Сашки не сделать».

Земельные участки наших двух коммун были рядом, нас разделяла только небольшая речка, но протекала она в глубоком овраге с крутыми склонами. Это соседство и натолкнуло нас впоследствии на мысль объединиться в одно хозяйство.

Под осень того же 29-го года организовалась еще одна коммуна на другом берегу Сухоны, в деревне Звегливец. Название ей дали «Авангард». Предпосылки для экономического развития она имела лучше обеих первых: в коммуну вошла целиком вся деревня, поля у них были все вокруг деревни, близко и земля хорошая, освоения новой экстренно не требовалось. Жилых построек возводить было не нужно: дома у всех были хорошие, не по одной избе. Правда, мы считали, что в будущем нужны будут общие большие дома, но откладывали это до той поры, когда коммуна развернет свои производственные возможности, пока же решили ограничиться строительством общих скотных дворов и столовой. Председателем этой коммуны был избран местный молодой крестьянин Марко Зинков, парень хозяйственный и твердый, но был резок, уговаривать не любил, предпочитал приказывать.

Вопреки пророчествам, что в коммунах-де пронадеются друг на дружку и не успеют до снегу выжать, «Прожектор» и «Рекорд» управились в ту осень с работами раньше единоличников. В связи с тем, что в сельсовете появились целых три коммуны, и из них не разбегаются, а работают дружно и управляются с работами скорее, идея коллективизации стала завоевывать симпатии крестьян. Едва ли не в каждой деревне стали возникать группы инициаторов, которые тянули и других на этот путь.

За мной в это время приходили то из одной деревни, то из другой, прося провести беседы, приглашали даже в соседние сельсоветы. Дошло до того, что я как-то услышал, как ребята-пионеры в популярной тогда песне вместо слов «За коммуну, да за Советы, за дело Ленина вперед!» распевают «За коммуну, да за „Прожектор“, за дело Юрова вперед!». Как-то неловко даже об этом писать, но что было, то было. Признаться, мне это было и лестно, но все же я счел такую переделку кощунственной, нашел руководителя пионеров, выговорил ему и попросил это прекратить.

Иногда и коммунары, полные в тот первых год энтузиазма и самых радужных надежд, говорили мне: «Ты, Юров, наш местный Ленин». А когда коммуна отмечала первую годовщину своего существования, гостей собралось не меньше 500 человек, многие были из соседних сельсоветов, некоторые приходили верст за 60–70. А нюксяне, те самые нюксяне, которые год назад насмехались над коммунарами, пришли приветствовать коммуну организованно, с красным флагом и песнями. Даже старухи приняли участие в этом шествии.

Я