— Будь я психологом-любителем, решил бы, что вам хотелось, чтобы вас разоблачили. Или по крайней мере было наплевать на последствия.

— Ничего подобного. На последствия мне было очень даже не наплевать.

— Из своего опыта детектива я знаю, что преступнику гораздо легче быть пойманным, чем явиться в полицию самому. Результат один и тот же, однако для явки с повинной требуется немалое мужество.

После моих слов Джилл Уинслоу снова заговорила в холодной сдержанной манере дамы из общества.

— Не понимаю, зачем вы мне это говорите и какое это имеет отношение к проводимому вами расследованию.

— Вы отлично все понимаете.

Джилл посмотрела на висевшие на стене часы и сказала:

— Мне пора собираться в церковь.

— У вас еще есть время. Поэтому позвольте задать вам последний вопрос. Вы принимали душ после того, как просмотрели запись в номере? — Помолчав, я добавил: — Ведь у вас на теле оставались песок и морская соль. — «Не говоря уже о другом», — подумал я, но вслух этого не сказал.

— Да. Мы с Бадом действительно принимали душ.

— Бад принимал душ первым?

— По-моему, да.

— И пока его не было, вы еще раз просмотрели пленку?

— Возможно… С тех пор прошло уже пять лет. А почему вас это интересует?

Я полагал, что она знает ответ на этот вопрос, поэтому спросил о другом:

— Что вы делали между шестнадцатью тридцатью, когда поселились в номере, и девятнадцатью часами, когда отправились на пляж?

— Мы смотрели телевизор, — ответила Джилл.

— Что именно вы смотрели?

— Сейчас я уже не помню.

Пристально глядя на нее, я сказал:

— До сих пор, миссис Уинслоу, вы мне не лгали.

Она отвела взгляд, сделав вид, что обдумывает мои слова, потом сказала:

— Я вспомнила. Мы смотрели какой-то фильм.

— На видеокассете?

— Да…

— «Мужчина и женщина»?

Она посмотрела на меня, но ничего не сказала.

— Вы взяли эту кассету в библиотеке гостиницы, — сказал я.

— Ах да… вспомнила. — Она некоторое время молчала, однако когда молчание стало затягиваться, сочла нужным добавить: — Очень романтический фильм. Но Баду, по-моему, было скучно. Вы видели эту картину?

— Нет, но я хотел бы позаимствовать вашу копию, если вы, конечно, не возражаете.

Повисло молчание. Она смотрела на расставленную на столе посуду, я — на нее. Сейчас в ней шла ожесточенная борьба, и я не хотел вмешиваться. Это был один из тех моментов, когда вся жизнь человека зависела от одного-единственного решения. Я не раз это наблюдал, допрашивая свидетелей тяжких преступлений, и знал, что они должны самостоятельно принять такое решение, и старался помочь им в этом.

Я догадывался, о чем она думала в эту минуту: о разводе, бесчестье, публичном унижении, детях, семье, — возможно даже, о Баде. Это не говоря уже о публичной даче показаний, адвокатах, средствах массовой информации и, не исключено, даже определенной опасности.

Неожиданно она заговорила — очень тихо, почти шепотом:

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Миссис Уинслоу, — сказал я, — на этом свете только два человека понимают, о чем я сейчас говорю. Один из них — я, второй — вы.

Она промолчала.

Я щелчком придвинул к Джилл упаковку от лейкопластыря.

— Точно такую же нашли в вашем номере. Вы что — порезались?

Она продолжала хранить молчание.

Я произнес:

— Или вы использовали пластырь, чтобы заклеить отверстие на взятой в библиотеке видеокассете? Ведь вы переписали вашу видеопленку на кассету с фильмом «Мужчина и женщина», не так ли? Пока Бад принимал душ. — Помолчав несколько секунд, я сказал: — Вы, конечно, можете все отрицать, но тогда я буду вынужден спросить вас, почему вы прихватили с собой взятую напрокат кассету. Вы опять же можете сказать, что действительно переписали свою пленку на эту кассету, но потом ее уничтожили. Но тогда мне придется сказать вам, что вы лжете.

Джилл Уинслоу прерывисто вздохнула, и я увидел, как по щекам у нее потекли слезы.

Посмотрев на меня, она сказала:

— Полагаю… полагаю, мне следует сказать вам правду…

— Я знаю, как все было. Но вы правы — я был бы не прочь услышать это от вас.

— Собственно, мне нечего добавить.

Джилл встала, и на мгновение я подумал, что сейчас она предложит мне убраться из ее дома. Но она, глубоко вздохнув, произнесла:

— Вы, наверное, хотите посмотреть ту пленку?

Я тоже встал. Сердце у меня сильно забилось.

Я сказал:

— Да, мне бы хотелось ее посмотреть.

— Хорошо… но когда вы ее увидите, надеюсь, поймете, почему я не могла… ее показать или кому-либо передать… Если честно, я думала об этом много раз. Вот и в июле думала — когда по телевизору показывали мемориальную службу. Боже мой, сколько тогда погибло людей, но… неужели так уж важно, отчего они умерли?

— Да, важно, — жестко сказал я.

Она кивнула.

— Если я отдам вам эту пленку, быть может, вам как-нибудь удастся… гм… замять это дело, не дать ему широкой огласки? Это вообще возможно — как вы считаете?

— Я, конечно, мог бы сказать вам, что это возможно, но это не так. И мы с вами оба об этом знаем.

Она снова кивнула, постояла с минуту неподвижно, потом взглянула на меня и сказала:

— Пойдемте.

Джилл Уинслоу провела меня в большую комнату в задней части дома, где, судя по всему, вечерами собиралась вся семья, и предложила:

— Присядьте вон там.

Я уселся в удобное кожаное кресло перед большим плазменным телевизором.

— Я сейчас приду, — сказала она и вышла из комнаты — очевидно для того, чтобы пойти в одно только ей известное тайное место, где хранилась пленка. Мне следовало сказать ей, что прятать что-то в доме довольно глупо: за двадцать лет не было случая, чтобы я при обыске пропустил хоть один домашний тайник, — но Марк Уинслоу не был копом — он был обманутым супругом, не подозревавшим о проделках своей жены. А народная мудрость гласит: «Если хочешь спрятать что-нибудь от мужа, положи это под гладильную доску».

Я встал с кресла и стал изучать залитую солнцем комнату. Одна стена была почти сплошь увешана фотографиями членов семейства в дорогих серебряных рамках. Среди прочего я увидел снимки обоих сыновей Джилл — довольно красивых юношей. На стене также висели фотографии, сделанные в разных странах мира. Помимо цветных снимков мальчиков и их родителей, здесь были черно-белые, с коричневым оттенком дагерротипы, на которых можно было увидеть и представителей старшего поколения семейства Уинслоу: они были запечатлены рядом с роскошными лимузинами, верхом или на яхтах. Все это свидетельствовало о том, что благосостояние этой семьи создавалось не одно десятилетие и даже не один век.