Говорят, что современные люди постоянно испытывают чувство грусти, некое «видовое одиночество» – отстраненность от всего остального сотворенного мира.

Мы, со своими страхами, высокомерием и домами, ярко освещенными в ночи, сами виноваты в этой изоляции. Но пока мы ночью шли по той дороге, на какое-то мгновение все барьеры исчезли, мы начали избавляться от одиночества и снова стали узнавать друг друга.

Саламандры уж слишком «другие», нисколько не похожие на нас существа – холодные, скользкие твари, вызывающие отвращение у теплокровных хомо сапиенс. Их пугающая непохожесть на нас делает еще более удивительным тот факт, что мы пришли этой ночью, чтобы защитить их. Земноводные почти не рождают теплых чувств, заставляющих защищать харизматичных млекопитающих, которые смотрят на нас благодарным взглядом Бэмби. Они оставляют нас лицом к лицу с нашей врожденной ксенофобией, иногда направленной на другие виды, а иногда – на наш собственный, будь то в этой лощине или на другом конце Земли. Общение с саламандрами – это противоядие от яда ксенофобии, которое учит нас уважать непохожесть. Каждый раз, когда мы спасаем скользких пятнистых существ, мы подтверждаем их право на существование, право жить на своей суверенной территории по своим законам.

Перенося саламандр в безопасное место, мы вспоминаем о завете взаимодействия, об обоюдной ответственности, которую мы несем друг за друга. Разве мы, устроившие на пути миграции животных зону «боевых действий», не обязаны залечить нанесенные нами раны?

Новости заставляют меня почувствовать себя беспомощной. Я не могу остановить бомбежку, как не могу запретить машинам ехать по дороге. Это не в моих силах. Но я могу подобрать саламандр. На одну ночь я хочу очистить свое имя. Что же нас так влечет в эту пустынную лощину? Может, это и есть любовь, то чувство, которое гонит саламандр из своих убежищ под деревьями? Или, может, мы шли по этой дороге сегодня ночью, надеясь на отпущение грехов?

По мере того как температура падает, одиночные голоса – отчетливые и утробные – сменяются пронзительным хором. Это древний язык общения лягушек. Одно «слово» слышится отчетливо, словно произнесенное по-английски: «Услышь! Услышь! Услышь! Мир – это нечто большее, чем бессмысленная ежедневная поездка на работу и с работы. Мы – ваше богатство, ваши учителя, ваша безопасность и ваша семья. Ваше странное желание облегчить свою жизнь не должно становиться смертным приговором всему остальному сотворенному миру».

«Услышь!» – кричит квакша в свете фар.

«Услышь!» – кричит молодой человек в тесной кабине танка вдали от дома.

«Услышь!» – кричит мать, чей дом превратился в руины.

Этому пора положить конец.

Домой я приезжаю совсем поздно. Но я не могу спать и поднимаюсь на холм, чтобы выйти к пруду за моим домом. Здесь тоже слышен их зов. Я хочу разжечь пучок священной травы, чтобы утопить свою печаль в облачке дыма. Но туман слишком плотный, и спички лишь высекают искры из коробка. Так и должно быть. Сегодня ночью не должно быть никакого очищения. Лучше буду нести свою печаль, как промокший плащ.

«Плачь! Плачь!» – кричит жаба у кромки воды. И я плачу. Если страдание способно распахнуть двери любви, тогда давайте все вместе поплачем о мире, который мы разрушаем, чтобы наша любовь помогла восстановить его целостность.

Шкитаген и люди седьмого огня

Так много зависит от этого костра, аккуратно сложенного на холодной земле в окружении камней. Внизу – слой из сухих веток клена; затем слой из тонких веточек, обломанных с нижней части ствола ели; в центре – ложе из кусочков коры, мгновенно превращающейся в древесный уголь, поверх которых сложены ветки сосны, чтобы создавалась тяга и пламя взмывало вверх. Много топлива – много кислорода. Все составляющие на месте. Но без искры это всего лишь куча мертвых палок. Так много зависит от искры.

В моей семье предметом гордости стало наше умение разжечь костер одной-единственной спичкой. Отец был нашим учителем. И сами дрова. Мы учились без всяких уроков, играя и наблюдая, пытаясь подражать его спокойствию, когда оказывались в диких местах. Он терпеливо показывал нам, как выбрать правильный материал. Постепенно мы начинали понимать, как складывать костер, который будет подпитывать пламя. Отец придавал большое значение хорошим дровам, и я помню, что мы много времени проводили в лесу – рубили, перетаскивали, расщепляли. «Дрова согревают дважды», – постоянно повторял он, когда мы выходили из леса, разгоряченные и потные. В процессе сбора дров мы учились распознавать деревья по их коре, по древесине и по тому, как они горели: смолистая сосна хороша для освещения, бук – для слоя древесного угля, сахарные клены – для выпечки пирогов в дровяной печи.

Он никогда не говорил этого напрямую, но разжигание костра было большим, чем просто сноровка: чтобы развести хороший костер, человек должен поработать. Тогда существовали высокие стандарты. В свой костер он никогда бы не положил и кусочка полусгнившей березы. «Дрянь», – говорил он и отбрасывал в сторону. Знание флоры было само собой разумеющейся данностью, как и уважительное отношение к лесу. Добывать дрова для костра следовало, не нанося деревьям вреда, тем более что в лесу всегда было много сухостоя, уже готового к розжигу. В хороший костер шел только природный материал – никакой бумаги или, боже упаси, бензина, – а молодую «зеленую» древесину посчитали бы за оскорбление и с эстетической, и с этической точки зрения. Никаких зажигалок. Мы удостаивались большой похвалы, если нам удавалось разжечь пламя одной спичкой, но даже если их потребовалось с дюжину, отец не уставал нас подбадривать. И в какой-то момент все стало получаться легко и естественно, без проблем. Я нашла секретный способ, который всегда срабатывал: поднося спичку к труту, нужно напевать костру песенку.

В наставления отца об огне была вплетена благодарность за все, что лес давал нам и за что мы обязаны отвечать ему взаимностью. Мы никогда не покидали место стоянки, не оставив дрова для людей, следующих этой тропой. Чтобы научиться делать все правильно, нужно было проявить внимание, умение и терпение. Обучение необходимым навыкам так тесно переплеталось с нашими ценностями, что умение разводить костер стало для нас в некотором роде символом особого достоинства.

Как только мы овладели искусством разжигать костер с первой спички, мы начали осваивать навык разведения огня от одной спички под дождем. И под снегом. С правильными материалами, тщательно собранными с учетом соблюдения правил складывания костра на открытом воздухе, вы