Всегда кажется, что твои ученики не могут умереть раньше тебя. Они представляются тебе какими-то бессмертными. Вот и я – хотя с тех пор, как Чарли Наттер был ребенком, прошло уже более двадцати лет – все еще представляю его себе прежним, каким знал его в школе: вечно бледное и какое-то беспокойное личико; худенькие лопатки, настороженно приподнятые, как перья у птички, взъерошившейся при виде врага. И вдруг передо мной сообщение о его смерти – то ли в результате несчастного случая, то ли убийства, – помещенное на пятой странице местной газетенки трехнедельной давности.

Кстати, это сообщение было опубликовано даже не в «Молбри Икземинер» (возможно, об этом специально позаботился отец Наттера), а в абсолютно пустой газете «Шеффилд Скаут», где печатаются почти одни объявления. Господи, разве это некролог? – думал я. Несколько жалких строчек в бесплатной, негосударственной газетенке! Да школьная характеристика Чарли и то была длиннее!

Я хорошо знаю этот мост через канал. Глубина воды там фута три, самое большее – четыре, да и то если дождь пройдет. Из газетного сообщения можно было сделать вывод, что Наттер либо упал в канал, либо сам туда прыгнул. Что же его на это толкнуло – депрессия или, может, алкоголь? И ведь этот мальчик никогда мне особенно не нравился, но он был одним из моих учеников. И потом, именно его любил Гарри Кларк. Как же могло случиться, что глухой октябрьской ночью он утонул в трех футах грязной воды?

Я снова посмотрел на дату. Наттер умер ночью в субботу или рано утром в воскресенье. Если он был пьян, то в каком, интересно, пабе он так напился? В Деревне их несколько, но самый популярный, разумеется, «Школяр». Я попытался вспомнить тот вечер, когда случайно засек Джонни Харрингтона в «Школяре», где он явно старался в одиночку напиться. Какой же это был день недели? Похоже, пятница? Черт бы побрал мою слабеющую память! Помнится, Харрингтон здорово разозлился, когда кто-то позвонил ему по мобильному телефону; он что-то коротко ответил звонившему, а потом быстро ушел и направился куда-то через парк. Куда же он так спешил? Уж не на встречу ли с Чарли Наттером?

– Что же вы только сейчас мне это показали? – наконец сказал я. – Почему не три недели назад?

Уинтер печально улыбнулся.

– Видите ли, сэр, все это оказалось слишком сложно, и мне пришлось сперва хорошенько некоторые вещи проверить – ведь, кроме подозрений, у меня ничего не было, никакой информации. Зато теперь я во всем совершенно уверен. Необходимы только конкретные улики. Чтобы достоверно подтвердить.

– Что подтвердить?

– Что Чарли Наттер был убит.

Дорогой Мышонок!

Дело в том, что сбежавшие из дома собаки всегда под конец возвращаются обратно. Побегают какое-то время на воле, поохотятся на кошек, прикончат, возможно, пару ягнят, но к обеду вернутся и незаметно проскользнут в дом. Вот почему я не слишком удивился, когда в сентябре вдруг объявился Пудель и заявил, что снова хочет со мной поговорить. Я, собственно, давно этого ждал. Ну, лет так пятнадцать. И то, что он после стольких лет все же вернулся назад, могло означать только одно: Гарри Кларк наконец-то мертв и той старой истории положен конец.

Разумеется, связь мы с ним не поддерживали. Слишком болезненно сказались на наших отношениях те события. Но Пудель явно следил за тем, как я преодолеваю трудности, вновь встаю на ноги, участвую в деятельности «Выживших», и, наконец, вслед за мной вернулся в Молбри, в свой маленький красный домик в тупичке на границе с Деревней.

Конечно же, он отрицал, что вернулся из-за меня.

– Я приехал, чтобы заботиться о Гарри, – заявил он. – У него ведь больше никого нет, за ним даже присмотреть некому. Представляешь, где я его нашел? В хосписе для престарелых. У него не осталось ни дома, ничего. Только воспоминания.

– А обо мне он вспоминал? – спросил я.

Пудель бросил на меня злобный взгляд. Нет, Мышонок, годы ему явно на пользу не пошли. Он выглядел старым и каким-то изношенным. Слишком увлекается выпивкой и наркотиками, подумал я. Так он, пожалуй, и года не протянет.

– Нет, о тебе мы никогда не говорили, – ответил он. – Раза два я хотел было ему рассказать, но не смог. Не мог я допустить, чтобы Гарри узнал, чем мы занимались. Ни к чему это было – после стольких-то лет.

Я пригласил его в дом, опасаясь, что наш разговор могут подслушать соседи, хотя Пудель говорил так тихо, что даже я с трудом мог разобрать его невнятное бормотание.

– Мне очень хотелось рассказать ему правду, – продолжал он, – он ведь всегда так мне доверял. Он часто писал мне из тюрьмы и обо всем рассказывал. Хотя видеться с ним мне не разрешали. Мне, собственно, и переписываться с ним не позволили. Отец сказал, что, если я хоть раз попытаюсь с Гарри связаться, меня «отсекут от тела церкви».

Вот так-то, Мышонок. Ты только представь себе! Разве столь бесхребетное существо могло стать личностью? Выяснилось, что старина Пудель с момента окончания процесса все это время жил дома и регулярно ложился в больницу, чтобы подлечиться. А то золотое лето накануне суда над Гарри стало для него единственным в жизни глотком свободы – если не считать тех нескольких коротких месяцев, когда он вновь вернулся в Молбри, чтобы ухаживать за умирающим Гарри. И, знаешь, я ему даже слегка позавидовал. Ведь он все-таки заполучил Гарри! Он все последнее время, до самого конца, был с ним рядом, чувствуя, что необходим ему, самому дорогому для него человеку. Но теперь Гарри умер, и Пудель считал, что мы оба должны наконец все исправить.

– Что значит «все исправить»? – спросил я. Возможно, чересчур громко, потому что Пудель вздрогнул.

Он всегда болезненно реагировал на резкие или громкие звуки. Даже в те давние времена, еще совсем мальчишкой, он всегда морщился и как-то съеживался, услышав крики или просто разговор на повышенных тонах, и всегда плакал, когда мы заставляли его топить крыс.

– Зигги, мы должны это сделать! – горячо заговорил он. – Мы в долгу перед ним. Перед Гарри. Он целых семнадцать лет прожил, окутанный облаками дурной славы. Мы просто обязаны восстановить его доброе имя.

Признаюсь, я был тронут. Давненько никто не называл меня Зигги.

– Но зачем? – спросил я. – Он ведь уже умер. Так какая ему теперь-то от этого польза?

И Пудель с полными слез глазами начал старательно объяснять мне что-то непонятное насчет праха Гарри, мистера Скунса и заупокойной службы в капелле «Сент-Освальдз». Последнее, разумеется, было полной ерундой. Руководство «Сент-Освальдз» никогда бы этого не допустило. Впрочем, и по другим причинам это было абсолютно невозможно. Ведь я теперь стал совершенно другим человеком. А те давнишние события имели отношение не ко мне, а к какому-то другому мальчику, которого сам я почти уже и не помнил. Семь лет я провел в лечебницах, чтобы избавиться от кошмарного чувства вины, испытанного в тот день. Ведь я тогда принес в жертву Гарри Кларка. И не думай, Мышонок, что сделать это мне было так уж легко.