– Ничего, – сказал я, – вот мы сейчас прогуляемся через парк, и ты немного продышишься.

Примерно на середине пути его вывернуло буквально наизнанку. Мне даже пришлось его поддерживать. Зато после этого он даже несколько оживился и снова, естественно, заговорил о поминальной службе.

– Я чувствую, ты все очень хорошо обдумал, – заметил я.

– Это Гарри все обдумал, а вовсе не я. – Пудель с надеждой посмотрел на меня, и глаза его вновь наполнились слезами. – Он перед смертью даже записать все успел… – У него перехватило дыхание, и он был вынужден остановиться и прислониться к стволу ближайшего бука. Опавшие листья у него под ногами о чем-то бесхитростно перешептывались. Некоторое время он молчал, потом сказал: – Знаешь, я так рад, что ты совершенно нормально все это воспринял. Я ведь ожидал… ну, не знаю… сопротивления, что ли.

Я улыбнулся.

– Нет, Чарли. Ты же меня предал. И я, наверное, просто все время ждал, когда мне можно будет по справедливости с тобой расквитаться.

К этому времени мы уже почти пересекли парк; дальше начинался уже Белый Город и то, что осталось от бывшего глиняного карьера, а также – что для меня было гораздо важней – канал Молбри, точнее, его жалкий огрызок мили в три длиной, окаймленный плакучими ивами. По берегу канала вилась тропа, которой часто пользовались велосипедисты и любители бега трусцой, а вечерами по этой тропе любили прогуливаться влюбленные парочки. Над каналом через определенные промежутки были перекинуты мостики из ржавого железа, и по ним можно было перебраться с одного берега на другой; один из таких мостиков находился совсем рядом с выходом из парка и той улицей, что вела в Белый Город. К этому-то мостику мы и направились. Бедный Пудель!

Честно говоря, Мышонок, мне все случившееся представляется так: Пудель к этому времени все равно был, можно сказать, уже мертв, а я подарил ему возможность воссиять перед смертью. Между прочим, он ведь легко мог бы иметь все то же самое, что и мы, благодаря помощи «Выживших». Но он предпочел Гарри. Что ж, это был его собственный выбор. Он сам выбрал неучастие. И теперь он умер, чтобы я мог жить…

Вот о чем я думал, шагая по берегу канала в обратном направлении. Навстречу мне тогда попался всего один человек – какой-то мужчина в темно-синей парке. Мне показалось, что он быстро взглянул на меня, но, скорее всего, просто луч света скользнул по его лицу. Так или иначе, останавливаться я не стал и продолжал идти. Вскоре я снова оказался по ту сторону парка возле своего дома. Все вышло очень легко. И чем больше я сейчас об этом думаю, тем ясней понимаю, как нужна мне была такая вот небольшая встряска. Она подействовала на меня как глоток свежего воздуха. Я испытал истинное наслаждение, подчинившись чему-то более сильному и прекрасному, чем я сам. У меня и сейчас такое ощущение, словно я проснулся после долгого, в полжизни, сна. И знаешь, Мышонок, впервые за последние семнадцать лет я чувствую себя по-настоящему живым.

Особых усилий, собственно, и не потребовалось. Его нужно было лишь слегка подтолкнуть. Сам не знаю, зачем я так долго ждал. Хотя важно, разумеется, только то, что происходит в данный момент, здесь и сейчас. Жить вообще нужно в настоящем времени. Итак, что дальше? Или лучше сказать – кто следующий? Глупо было бы с моей стороны остановиться теперь, после столь великолепного старта. Гарри мертв. Пудель мертв. Кто же у нас теперь остается, а, Мышонок?

Нет, отвечать на этот вопрос тебе вовсе не обязательно. Ты и так все знаешь. Он так долго был для меня бельмом на глазу, что я уже почти позабыл о его существовании. Забыл, что он еще жив. Но ведь это все можно и изменить. В твоей жизни всегда может что-то измениться. Собственно, и смерть всегда ищет возможность нанести удар неожиданно, именно в тот момент, когда человек меньше всего этого ожидает. Ты думаешь, тебе на роду написано прожить до семидесяти, а смерть возьмет и заявится к тебе завтра. Она может прийти среди ночи, может даже прилететь по воздуху со сверхзвуковой скоростью. Ведь абсолютной безопасности нет ни для кого – ни для тебя, Мышонок, ни даже для меня. Вот почему я обязан взять на себя ответственность за свою судьбу и начать действовать прямо здесь и прямо сейчас. Попытка перехватить смерть никогда не бывает преждевременной. Carpe diem, как сказал бы Стрейтли. «Лови день».

Господин директор, господин Председатель школьного совета!

С искренним сожалением…

Нет! Никаких сожалений, черт побери! Не могу я сейчас подать это заявление! История, рассказанная Уинтером, слишком многое меняет. Какого черта он так долго ждал, почему сразу не сказал мне о смерти Чарли Наттера? И почему он теперь так уверен, что смерть Чарли – это отнюдь не несчастный случай? Мало того, каковы бы ни были причины этой его уверенности, он еще и твердо заявил мне, что Чарли Наттера убили, – и, возможно, по неким причинам, связанным с делом Гарри Кларка. Впрочем, он обещал, что сегодня вечером непременно снова зайдет и сообщит мне еще кое-какую информацию.

Я понимаю. Все это кажется просто невероятным. И в былые времена я бы и сам тут же отверг подобную гипотезу, ибо она показалась бы мне притянутой за уши и весьма далекой от реальности. Но после событий прошлого года – исчезновения нашего ученика, ножевого ранения, нанесенного одному из преподавателей, и моего собственного столкновения с Потрошителем – мне стало ясно, что полной безопасности нет нигде. И теперь даже гипотеза Уинтера вовсе не кажется мне такой уж неправдоподобной. Под играющими на поверхности реки солнечными зайчиками, в тени деревьев и под безоблачным небом – всюду нас поджидают те темные пустынные воды, и никто – даже директор школы – не может быть выше подозрений.

И все же какие имеются свидетельства того, что Джонни Харрингтон мог быть связан со смертью Чарли Наттера? Розовые листовки, издаваемые организацией «Выжившие»? Брак Харрингтона с лечащим врачом Спайкли? Его необычное поведение в «Жаждущем Школяре» вечером того же дня, когда погиб Наттер? Нет, по-моему, ничто из этого не служит достаточным доказательством даже того, что Харрингтон вообще имел какие-то контакты с Наттером; еще меньше это позволяет понять, каким образом смерть Наттера оказалась связана с событиями тех давних лет. Но даже если окажется, что его смерть действительно со всем этим связана, то что дает нам подобное открытие? Да и «Сент-Освальдз» это вряд ли пойдет на пользу – репутация школы и так сильно пострадала, и одного лишь намека на новый скандал вполне хватит, чтобы окончательно поставить крест на ее репутации. И хотя меня, похоже, уже сняли с крючка в отношении досок почета, но проблема Аллен-Джонса остается. Неужели Харрингтон и его клевреты найдут достаточно оснований, чтобы все-таки воплотить в жизнь свою угрозу? Впрочем, если им еще и капеллан поможет, то основания у них вполне могут найтись. В подобных обстоятельствах я не могу позволить себе исключить ни одного из тех фантастических советов, которые даются в журнале «Бойз Оун Пейпер»[148]. Я по-прежнему чувствую себя in loco parentis по отношению к этому мальчику и обязан свою миссию выполнить.