…Надо сказать, что новые мундиры нам, награждаемым, справили некоторое время спустя после этого вечера. Заказать их заранее никто не решался – торопиться с этим делом считалось плохой приметой, а пошить за считаные дни, остававшиеся до награждения, все равно бы не успели.

Зато новые кителя и штаны были сшиты из хорошего английского материала по индивидуальным меркам и идеально соответствовали фигуре каждого из нас. Эту ювелирную работу в столь сжатые сроки мастерски исполнил первоклассный портной, находившийся при Борзове в качестве адъютанта. В довершение всего мы получили новенькие хромовые сапоги, так что теперь, одетые со всем возможным в то время шиком, мы действительно приобрели бравый вид настоящих военных…

…Но, осмелившись утверждать, что единственным критерием присвоения того или иного ордена были соответствующие боевые заслуги, как это и предусматривал приказ Верховного Главнокомандующего, я бы серьезно погрешил против истины, придав ей характер некоей лубочной картинки, нарисованной одними лишь чистыми цветами и начисто лишенной полутонов. Реальность всегда сложнее и многограннее любого, пусть даже самого справедливого закона, и поэтому в вопросах награждения, кроме сложившихся личных отношений с самим командиром полка, ничуть не меньшую роль играло отношение к тебе начальника особого отдела и комиссара, своими персонами представлявших в воинских частях военную контрразведку и Коммунистическую партию.

Особый отдел не зря назван особым. Здесь одинаково опасны как чрезмерная подозрительность, так и излишняя доверчивость. Одна крайность грозит сломанными человеческими судьбами, другая – безопасностью боевой работы полка. Понятно, что в этом деле все решает исключительно конкретный человек, облеченный соответствующей властью, его нравственные и волевые качества.

Надо сказать, нам с особистом повезло. Иван Трофимович Шевченко прошел с 1-м Гвардейским всю войну от первого до последнего дня. Его деятельный характер и профессионализм здорово пригодились в августе-сентябре 41-го, когда экипажи нашего полка летали бомбить Берлин. Немцы довольно быстро вычислили наши аэродромы и неоднократно пытались сбросить на остров Эзель диверсантов-парашютистов. Но Иван Трофимович, предвидя это, заранее организовал усиленную охрану аэродромов силами технического состава и наладил контакт с местными жителями, согласившимися сообщать ему обо всем подозрительном. Благодаря этому удалось обезвредить несколько вражеских диверсионных групп.

Затем, вплоть до лета 44-го, пока полк базировался под Ленинградом, такой напряженной работы у особиста не было, по крайней мере, на наш взгляд. В основном молодежь обрабатывал. Вызовет, бывало, на разговор, – не в кабинет, конечно, там же все сразу увидят, а в какой-нибудь уютный закуток, – и начинает вербовать. Где страху нагонит, это как водится, где на сознательность надавит.

– Давай, – говорит, – сотрудничать. Ты мне поможешь, а я уж тебя не забуду… – А голос такой мягкий, вкрадчивый. Умел, в общем, с людьми работать.

Именно так он и со мной разговаривал, когда я только в полк пришел. Завербовать хотел. Но я сразу отказался.

– Нет, – отвечаю, – не согласен. Насчет себя – спрашивайте, все скажу, а на других клепать не буду.

– Хорошо, – совершенно равнодушно произносит он и тут же, без паузы, спрашивает: – А вот какие у вас разговоры ведутся в свободное время? О чем?

– Да как обычно, в карты, домино играем. А болтаем… О полетах, самолетах… О женщинах, конечно…

– О политике?

– Да нет, не слышал таких разговоров. – И это было абсолютной правдой.

– А по моей информации, – продолжает наступление Иван Трофимович, – ты радиоприемник из самолета периодически вытаскиваешь. А зачем?

– Музыку послушать. – И это тоже не расходится с истиной. Не знаю почему, но меня, да и не только меня, всегда интересовала разная музыка, и в этом вопросе мне было абсолютно все равно, на каком языке поют, главное – мелодия. Вот мы и слушали все, что только поймать смогли. А к какому стилю и направлению принадлежит та или иная песня или композиция, нас не интересовало…

– Зачем?! – удивляется особист. – Своей, что ли, не хватает?! – и тут же совсем другим тоном возвращает разговор в исходную точку: – Ты все-таки подумай. Я с ответом не тороплю. Может, согласишься…

– Нет, – отвечаю не менее твердо, чем в первый раз.

– Ну ладно, – улыбается Шевченко, – иди. Только не рассказывай никому о нашем разговоре.

Немного погодя Иван Трофимович еще пару раз повторил свои попытки, естественно, с тем же самым отрицательным результатом, на чем и успокоился. Но находились и такие, кто согласился на негласное сотрудничество с особистом, видимо, надеясь на его благосклонность. Удивительно, но мы все прекрасно знали их по именам и никогда не делились ни с кем из них своими личными переживаниями. И дело не в пресловутом неприятии политики руководства страны, его-то как раз и в помине не было, а в том, что просто неприятно пускать в свою душу человека, который может рассказать обо всем постороннему. А вот к особисту мы относились абсолютно нормально – мужик он был незловредный, просто работа у него такая…

Но когда мы перебазировались в район Вильнюса, а затем в Паневежис, ситуация резко изменилась и обеспечение безопасности личного состава полка стало довольно непростой задачей. На первых порах, чтобы предохранить нас от нападений отступавших немецких войск и их союзников из числа местного населения, приходилось периодически менять место отдыха. Бывало, ночевать в одном и том же помещении получалось не более одного раза. Садишься после полета в автобус, сам не зная, куда он повезет тебя на отдых. Зато на земле мы ни разу не подверглись атаке, и в этом далеко не последняя доля заслуг нашего особиста.

А вражеские разведчики находились практически рядом, в чем мне однажды пришлось убедиться на собственном опыте. Когда конкретно это произошло, точно сказать затрудняюсь. Помню, полк уже в Паневежисе стоял, но со мной тогда еще Двойнишников летал, а значит, эскадрильей я тогда еще не командовал. Стало быть, в августе 44-го.

Получили мы задание на разведывательный полет. Дело днем было, да еще и облака совсем уж реденькие. В них от истребителей не скроешься, так что настроение – соответствующее, то есть неважное. Но выбирать не приходится. Приказ получен, и его надо исполнять, чего бы это ни стоило.

Болтать, а уж тем более петь – никакого желания. Сидеть в тишине невыносимо. Ну что же, ситуация не новая.

– Ваня, – вызываю Двойнишникова, – настройся на нашу волну.

– Сейчас, командир.

Мы поступали так довольно часто. Поймает радист ленинградскую станцию, летим и слушаем ее всем экипажем. Там и про новости о положении на фронтах расскажут, а они тогда в основном только хорошие были, наши-то наступали, да и про нас, балтийских торпедоносцев, тоже не забудут. Бывало, и о моих успехах передавали, пару раз даже Москва… Приятно, конечно…

– Командир! – неожиданно раздается взволнованный голос Ивана. – Тут как раз про нас…