Примерно такие же потери понесли в те дни и два полка штурмовиков, один из которых принимал непосредственное участие в налетах на порт, а второй обеспечивал подавление вражеской зенитной артиллерии. Пришлось временно отказаться от налетов на Либаву, ограничившись минными постановками подходов к ней.

В ноябре наши войска еще раз попытались захватить эту столь важную военно-морскую базу, но, увы, неудачно. Затем последовала небольшая пауза и новая наступательная операция, начавшаяся 21 декабря. Незадолго до этого дня командование 1-го Прибалтийского фронта предложило руководству ВВС Балтфлота провести совместную операцию по уничтожению с воздуха кораблей и судов в порту Либавы. Согласно ее плану морская авиация вступала в дело 22 декабря, нанеся основной удар силами все того же 12-го Гвардейского, а также 51-го минно-торпедного полков при поддержке штурмовиков, на которых вновь возлагалась задача подавления немецкой ПВО. Мы же, девятка «Бостонов» 1-го Гвардейского, примерно за десять минут до их появления над Либавой должны были сбросить бомбы на немецкий аэродром, расположенный немного юго-восточнее города, предотвратив тем самым перехват наших главных сил истребителями противника.

– Товарищ командир! – обратился я к Борзову сразу же после получения задания. – В моей эскадрилье только шесть самолетов…

– Знаю, – перебил меня Иван Иванович, – возьмешь три экипажа из первой эскадрильи. Больше ничем помочь не могу. Приказ получен, и его надо выполнять…

Еще с занятий по тактике в свою бытность курсантом я помнил о важности хорошего огневого взаимодействия при встрече с вражескими истребителями. Здесь же, на войне, мне часто доводилось слышать рассказы о различных боевых ситуациях, в которых побывали мои товарищи из 12-го бомбардировочного. Как агрессивно и настойчиво наседали на них «Фоккеры», поливая «пешки» огненными трассами, и как единственным спасением становился лишь идеально удерживаемый строй.

Я сам многократно оказывался в зоне плотного зенитного огня, да и истребители меня не раз ловили… Но это – совсем другое дело. Одиночный самолет ничем не ограничен в маневре. Захотел – резко бросил его почти отвесно вниз, да еще и со скольжением. Выровнял на бреющем и к земле прижался, как только можно. Тем и спасаешься. Но в строю так крутиться невозможно, поэтому в арсенале остаются только относительно простые маневры, но и они доступны при определенной слетанности экипажей. А вот ее как раз у нас и не было, ведь групповые полеты выполнялись нами лишь в составе звена… Да и то молодые ребята погибали порой так быстро, что сформировать сколько-нибудь слетанные тройки было весьма проблематично.

– Главное – держать строй, – инструктирую собравшиеся на КП экипажи. – Оторвешься от него – схарчат моментально, и опомниться не успеешь. Сам не спасешься и других погубишь.

Эту прописную истину не нужно напоминать более-менее опытным экипажам, а для новичков никак не будет излишним услышать ее еще разок. Ведь слишком сильным может оказаться искушение оторваться как можно дальше от смертельной опасности. Обвожу взглядом сидящих передо мной летчиков и штурманов, немного задерживая взгляд на молодых. Некоторые из них не сделали еще и десяти боевых вылетов. Их лица серьезны и сосредоточенны, они смотрят на меня, внимая каждому моему слову. Чуть больше года тому назад и я точно так же жадно ловил каждое слово таких опытных пилотов, как Иван Шаманов, Александр Разгонин, Петр Летуновский… Слегка улыбаюсь этому неожиданному воспоминанию…

И вот наконец моя крылатая машина, ровно гудя моторами, стоит на стартовой позиции. Немного нервно поглядываю на часы – пора! Ручки газа от себя… И вновь пьянящее чувство полета. Сколько времени прошло, а оно все такое же сильное. Кажется, так будет всегда…

Один за другим взмывают «Бостоны» в морозное декабрьское небо. Делаю круг с небольшим креном, чтобы собрать группу, и, лишь убедившись, что все на своих местах, беру курс на северо-запад.

Поднимаю голову вверх, чтобы посмотреть на прикрывающих нас истребителей 21-го полка. Они летят немного выше нашего строя, выписывая над нами всевозможные замысловатые траектории. Иногда «ястребки» уходят немного вперед, чтобы убедиться в отсутствии там немцев, но тут же возвращаются на свое место. Глядя на них, чувствуешь себя спокойнее: «Если что, в обиду не дадут!»

Подходим к линии фронта. Как обычно, немного мандражирую. Здесь вполне вероятна встреча с вражескими истребителями. Наши «ястребки», чувствуя ответственность момента, практически не отрываются от нас. Теперь они ходят ножницами, просматривая пространство друг за другом, так, чтобы не дать фрицам шанс нанести внезапный удар сзади. Пока что небо абсолютно чистое, но обманываться на этот счет никак нельзя – в любой момент могут появиться «охотники», закрутив в воздухе смертельную карусель.

Судя по времени, мы находимся чуть северо-восточнее Либавы. Этот обманный маневр необходим для того, чтобы немцы как можно дольше не догадывались, какой объект мы на самом деле собираемся бомбить.

– Командир! – раздается голос штурмана. – Разворачиваемся на цель.

– Хорошо.

Минуты стремительно проносятся одна за другой, и вот мы уже на подходе к цели. «Скоро должны проснуться зенитки», – подумал я. И точно, прошло совсем немного времени, и на светло-голубом небесном полотне вспыхнули разрывы крупнокалиберных снарядов. «Чуть правее взяли и с упреждением перестарались, – отмечаю про себя, – но мы ведь высоко идем, так что для первого залпа очень неплохо». И что удивительно, внезапно я почувствовал себя одиноким. Как будто все – и «Бостоны», и «ястребки» – вдруг бесследно растворились в небесной выси, оставив меня один на один с зенитчиками… Становится немного не по себе, и дело тут совсем не в истрепанных нервах. Просто я отлично знаю, что целятся они именно по самолету ведущего группы…

– Высота – четыре тысячи, скорость – триста шестьдесят, – руководит моими действиями штурман. Сейчас успех всего дела исключительно в его руках. Все остальные экипажи лишь смотрят на нас и повторяют наши действия. Сбросим бомбы мы – то же самое сделают и ведомые.

– На боевом!

Теперь надо буквально замереть, не шелохнувшись. А разрывы подбираются все ближе. Несмотря на большую высоту полета, немцам удается скорректировать свои прицельные данные. «Еще немного, и мне изрядно достанется… Быстрее бы сбросить свой груз… Только бы успеть…»

– Сброс! – спокойно произносит штурман, нажимая на кнопку.

Вот сейчас подожду еще пару секунд, чтобы все остальные успели отбомбиться… Внезапно резкий удар сильно подбросил кверху левое крыло моего самолета. Машину тут же охватила нервная дрожь. «Все-таки достали, сволочи!» Тут же поворачиваю голову налево – так и есть, мотор серьезно поврежден! Капот измят и продырявлен, дымят разбитые цилиндры, но огня, слава богу, нет. И в этот раз повезло… Очень повезло…

– Командир! – отчаянно закричал Сурин. – Левый мотор разбит!

– Вижу, – стараюсь отвечать как можно спокойнее, но где уж там…

В следующее мгновение убираю обороты раненого движка почти до холостых, после чего тут же делаю левый разворот со снижением, выводящий группу из зоны обстрела. Конечно, маневр этот исполняется гораздо менее энергично, чем я привык это делать, – группу, особенно состоящую из неподготовленных к строевым полетам экипажей, довольно легко рассыпать и совсем уж невозможно собрать.