Здесь необходимо отметить, что согласно указу Президиума Верховного Совета СССР от 9 октября 1942 года в Красной армии устанавливалось полное единоначалие, а институт военных комиссаров полностью упразднялся. Взамен вводилась должность заместителя командира по политической части. Тем не менее слово «замполит» в нашей среде как-то не прижилось, и мы все так же продолжали использовать привычное нам обращение «комиссар»…

Но как бы эта должность ни называлась, отношение к ней личного состава зависит лишь от личности человека, ее занимающего. И нам грех было жаловаться на своих политработников. В начале Великой Отечественной полковым комиссаром 1-го минно-торпедного был Григорий Захарович Оганезов. Главной чертой его характера было невозмутимое спокойствие, которое он умудрялся сохранять в любых ситуациях. Я ни разу не слышал о том, чтобы он хоть когда-нибудь повысил голос, не говоря уже о бранных словах и выражениях, которых Оганезов вообще не употреблял. Наоборот, ему удавалось уравновесить взрывной борзовский темперамент, сглаживая острые углы в отношениях командира с подчиненными.

Русским языком Григорий Захарович владел прекрасно, и даже самая скучная тема в его исполнении становилась занятной и интересной. Лишь легкий характерный акцент выдавал в нем уроженца Кавказа. Обладал он и главным качеством хорошего политработника – умением подобрать ключик к сердцу каждого из своих подопечных. Григорий Захарович был открытым и доброжелательным человеком, с ним всегда можно было поделиться всем наболевшим и в любой ситуации получить от него дельный совет. Но все это идеально сочеталось с требовательностью и принципиальностью в вопросах боевой работы.

Интересно, что свою военную службу Оганезов начинал в кавалерии, где тоже был комиссаром. Но сложилось так, что во вновь сформированных авиаполках не хватало опытных политработников, вот и пришлось Григорию Захаровичу радикально сменить род войск…

…Вообще, кавалеристы пользовались среди военных заслуженным уважением. Смелые ребята, обладавшие чувством юмора. Но вот беда, многие политработники, сменившие лошадей на самолеты, совершенно не хотели вникать в авиационные вопросы, порой попадая из-за этого в различные комические ситуации.

Например, комиссар, бывший у нас в Бузулуке зимой 41-го. Нормальный мужик, здоровый такой. По штабам рассиживать не любил, проводя на аэродроме не меньше времени, чем командир. Подойдет к каждому, поинтересуется, кто чем занят, порой отвлекая от работы. Однажды он спросил у техника, проверявшего, не примерзли ли к земле посадочные лыжи:

– Чем занят, парень?

– Искру ищу, – пошутил техник, – пропала, проклятая, а куда – черт ее знает!

А комиссар возьми и устрой на ближайшем собрании разнос по поводу потерянной по небрежности искры… Конечно, тут же и вскрылась причина столь существенной пропажи. Хорошо, комиссар незловредным был и умел посмеяться над собой, так что виновник отделался устным выговором. Правда, интересоваться тонкостями авиации комиссар так и не стал. Кони… Самолеты… Какая разница, люди-то везде одинаковые…

…Другое дело Оганезов. Тот старался вникнуть во все тонкости того, что происходило на аэродроме, чем еще больше укрепил наше к нему уважение.

В конце 42-го в полк пришел новый комиссар – Николай Павлович Бушихин, боевой летчик, ходивший на задания наравне со всеми. В феврале 43-го его самолет попался в перекрестие лучей и был сбит в районе Таллина, после чего к нам вновь вернулся Григорий Захарович. Прошло немногим менее года, и Оганезова сменил Виктор Михайлович Калашников, который и остался в полку до самой Победы.

Виктор Михайлович уже несколько лет служил в морской авиации и успел принять участие в войне с Финляндией в качестве пилота «МБР-2». Затем, по-моему, из-за состояния здоровья, перешел на политработу, став комиссаром 41-й отдельной авиаэскадрильи ВВС Балтийского флота, той самой, в которой начинали свой боевой путь некоторые наши однополчане, в их числе Саша Пресняков, Виктор Чванов, Павел Колесник.

В отличие от Оганезова, Калашников был более замкнутым человеком, в народ особо не ходил, и редко кто мог похвастать более чем служебными отношениями с ним. Тем не менее свое дело он знал и уважением личного состава пользовался вполне заслуженно. Но был Виктор Михайлович очень уж педантичным и несколько импульсивным, что сказалось на моей фронтовой судьбе и сыграло злую шутку с Василием Меркуловым.

Произошло это буквально пару недель спустя после вручения наград. Погода в тот день была настолько нелетной, что предположить саму возможность получения нами боевого задания мог лишь человек, совершенно не знакомый со спецификой работы авиации. Никаких дел на аэродроме у меня тоже не предвиделось, поэтому единственное, что оставалось, – искать себе развлечение. Я уже собирался присоединиться к товарищам, игравшим в карты, как вдруг ко мне подошел Дима Котов и, заговорщицки улыбаясь, сообщил:

– Летать сегодня не придется. Это точно. А я в городе такую хорошую пивнушку нашел… – В этом месте Дима выдержал паузу, после чего без обиняков предложил: – Давай-ка заглянем туда, посидим…

– Хорошо, – недолго думая согласился я…

…Несколькими днями ранее мне объявили, что меня включили в список пилотов, которых по приказу командования вот-вот должны были перевести в морские летные училища для передачи их выпускникам реального боевого опыта. Несоответствие уровня подготовки молодежи требованиям войны ни для кого секретом не являлось, именно поэтому и гибли многие в первой же торпедной атаке. Но возможность снимать с фронта опытных летчиков, направляя их в тыл, появилась лишь во второй половине 44-го. Так, Саша Пресняков, как раз после истории с разбитой «спаркой», с начала ноября уже вступил в командование учебной эскадрильей, расположенной в Клопицах. В это же время Иван Шаманов начал работать инструктором минно-торпедной авиации.

Что интересно, каких-то полгода назад приказ о переводе в тыл вызвал бы у меня бурю возмущения. Конечно, все равно пришлось бы его исполнять, но точно могу сказать: право остаться в полку я бы отстаивал тогда всеми возможными средствами. Но в ноябре 44-го все обстояло по-другому. Всем было ясно, что до Победы остаются считаные месяцы, и погибать именно тогда, когда наконец появился реальный шанс увидеть над своими головами мирное небо, не хотелось вдвойне, поэтому, признаюсь честно, свое направление в тыл я воспринял с облегчением.

Правда, радость эта имела неприятный привкус угрызений совести. «Доволен, значит, – не давала она покоя. – А как же товарищи?! Они будут драться, умирать в боях… А ты… В тыл собрался…» Но мои нервы, истрепанные за прошедший год, говорили совсем другое: «Не бывает в жизни вечного везения! Кто знает, может, следующий вылет станет последним… Сам же видел: и опытные пилоты от этого не застрахованы. Тем более молодежь. Так что в тылу от тебя не меньше пользы будет. А на фронте ты свое уже отвоевал, вон орденов сколько…» В результате тяжелой внутренней борьбы победу все-таки одержала жажда жизни…

И тут как раз в самое подходящее время появляется Дима и предлагает мне принять участие в веселой пирушке. Любой из ближайших дней мог оказаться последним днем моего пребывания в полку, так что грех было упустить такую прекрасную возможность покутить напоследок с боевыми товарищами…