– Я бы так не сказала.

– Ты хочешь с ним потрахаться. Но сперва хочешь убедиться, что он того стоит. Поэтому ты сюда и пришла. Чтобы разузнать про Себастьяна.

– Мы всего лишь мило побеседовали, а потом его арестовали на демонстрации против “Кемстара”. Поэтому я за него беспокоюсь. Я всего лишь волнуюсь за друга.

Элис подалась вперед, оперлась локтями о коленки.

– У тебя ведь наверняка дома парень остался?

– При чем здесь это?

– У тебя же есть парень, да? У таких, как ты, дома всегда есть парни. И где он сейчас? Ждет тебя?

– Он в армии.

– Ничего себе! – Элис хлопнула в ладоши. – Вот это да! Твоего парня пошлют во Вьетнам, а ты собралась переспать с пацифистом.

– Ладно, проехали.

– Да не с каким-нибудь рядовым пацифистом, а с одним из самых ярых активистов. – Элис притворно похлопала в ладоши.

– Замолчи, – процедила Фэй.

– У него на стене висит флаг вьетконговцев. Себастьян перечисляет деньги Фронту национального освобождения. Ты ведь об этом знаешь?

– Тебя это не касается.

– В твоего парня будут стрелять. В него полетят пули, купленные на деньги Себастьяна. Вот кого ты выбрала.

Фэй встала.

– Я ухожу.

– Это все равно что ты сама спустила бы курок, – не унималась Элис. – Фу, какая гадость.

Фэй повернулась к Элис спиной и, сжав кулаки на прямых напряженных руках, двинулась прочь из квартиры.

– Стыдно! – крикнула ей вслед Элис. – Вот это действительно стыдно. Поняла теперь, что такое стыд?

Захлопывая дверь, Фэй успела заметить, что Элис снова закинула ноги на журнальный столик и листает “Плейбой”.

5

Не платить ни за такси, ни за поезд. Элис верила в свободу, свободу передвижения, свободу вообще – вот как сейчас, в пять утра, на сырых прохладных улицах Чикаго в багровом свете зари. Над озером Мичиган вставало солнце, и на фасадах зданий лежал розовый отблеск. Кое-где были открыты кулинарии. Хозяева поливали из шланга тротуары, на которых, точно мешки с зерном, валялись сброшенные с грузовиков пачки газет. В одной из них Элис заметила заголовок: “Республиканская партия выдвинула Никсона кандидатом в президенты”, – и сплюнула. Вдохнула запах рассветного города, его пробуждающееся дыхание, асфальт, машинное масло. Хозяева магазинов не обращали на нее внимания. Они видели, во что она одета – зеленую камуфляжную куртку, берцы, рваные обтягивающие джинсы, – видели ее взъерошенные черные волосы, равнодушный взгляд поверх очков в серебристой оправе и делали резонный вывод, что она неплатежеспособна. А раз у нее нет денег, что толку с ней любезничать? Элис нравилась такая прямота: она всегда ценила ясность в отношениях с окружающим миром.

Она не носила сумочку, потому что, будь у нее сумочка, рано или поздно наверняка возникнет соблазн положить в нее ключи, а если бы у нее были ключи, ее потянуло бы запирать дверь, а если бы она стала запирать дверь, ей захотелось бы иметь то, что нужно запирать: покупать одежду в магазинах, а не шить самой и не воровать, – и это лишь начало! Дальше ей наверняка понадобились бы туфли, платья, украшения, кучи всяких безделушек, потом еще и еще – телевизор, сперва маленький, затем побольше, потом еще один, чтобы в каждой комнате стояло по телевизору, журналы, кулинарные книги, кастрюли и сковородки, картины в рамках на стене, пылесос, гладильная доска, одежда, которую нужно гладить, ковры, которые нужно пылесосить, шкафы, шкафы, шкафы, квартира попросторнее, потом дом, гараж, машина, замки на машину, замки на двери, куча замков и решеток на окнах, так что в конце концов дом станет смахивать на тюрьму, в которую по сути давно превратился. Тогда ей пришлось бы в корне пересмотреть отношение к жизни: сейчас она открыта миру, а так закрылась бы от него.

Будь у нее сумочка, ключи, деньги или предрассудки по поводу того, что негоже путаться с первыми встречными, сегодняшняя ночь сложилась бы иначе. Элис отправилась на поиски приключений и довольно быстро нашла их: в центре ей встретились двое мужчин, которые пригласили ее в свою грязную квартирку, там они пили виски, слушали пластинки Сана Ра[37], Элис танцевала, покачивая бедрами, потом один из мужчин отключился, а Элис целовалась с его товарищем, пока не кончилась трава. Под такую музыку особо не потанцуешь, ей не подпоешь, а вот целоваться под нее здорово. Все было клево, пока парень не расстегнул ширинку и не сказал: “Возьмешь в рот?” Элис передернуло от того, что он даже попросить о сексе нормально не смог, – наверно, стеснялся слова “минет”. Парень очень удивился, когда она отказала. “Я думал, ты свободных взглядов”, – заметил он, как будто, если девушка свободных взглядов, то должна исполнять все мужские прихоти и радоваться.

Впрочем, все новые левые думали именно так.

Элис так и не отпустило. Она шла по улице, точно на ходулях: собственные ноги казались ей тоньше, длиннее и тверже, чем на самом деле. Шаг за шагом на запад, через центр города к Иллинойсскому университету. Элис шагала, как клоун в цирке, и ей это нравилось, потому что так она чувствовала свое тело, все его дивные части, чувствовала, как работают мышцы.

Элис на ходу играла в классики, как вдруг ее заметил коп. Она прыгала мимо переулка, где он спрятал машину.

– Эй, детка, ты куда? – окликнул он.

Элис остановилась. Обернулась на голос. Это был он. Тот самый полицейский, которого звали так по-дурацки: Чарли Браун.

– И что это ты делаешь здесь так поздно? – спросил он.

Он был огромный, точно глыба, с тыквообразной головой, блюститель мелочных законов: нельзя попрошайничать, нельзя сорить, нельзя переходить улицу в неположенном месте и шляться в неурочный час. Последнее время копы часто останавливали хиппи за мелкие нарушения, останавливали, обшаривали, искали, к чему бы придраться, за что бы упечь. Большинство полицейских были идиотами, но не этот. Браун вызывал интерес.

– Иди-ка сюда, – велел он и оперся о капот патрульной машины.

Одну руку положил на дубинку. В переулке было темно, как в погребе.

– Я тебя спрашиваю, – сказал коп, – что ты тут делаешь?

Элис подошла к нему, встала чуть поодаль, чтобы он не смог до нее дотянуться, и уставилась на полицейского, который горой возвышался над ней. Форма на нем была светло-голубая, даже, пожалуй, бледно-голубая, и явно меньше, чем нужно: рукава были коротки, и рубашка расходилась на пивном пузе. Усы у копа были такие светлые, что разглядеть их можно было только с близкого расстояния, вот как сейчас. На сердце красовался жетон с пятиконечной серебристой звездой.

– Ничего, – ответила Элис. – Домой иду.

– Домой?

– Да.