я переведусь из Просцова к ним и буду 3 с половиной месяца получать зарплату участкового терапевта, проходя в это время профессиональную переподготовку на базе кафедры физической медицины, а в декабре выйду на работу.

Я вернулся в Просцово и нагрянул с новостью к главному врачу. Татьяна Мирославовна не то чтобы обрадовалась, но и, мне показалось, отнюдь не расстроилась. (А что ей? — на терапевтический приём и в стационар сядут фельдшера, — не велика разница, а за счёт вакансии на премию больше сэкономится). Татьяна Мирославовна Богомолова благодушно подписала мне трудовую книжку. Я зашёл в бухгалтерию и взял расчёт.

Мы порвали с огорода всё, что было возможно и повесили объявление о продаже дров.

На другой день явился мрачный мужичок.

— Хотелось бы посмотреть на ваши дрова, — высокомерно пробурчал он.

Я проводил его к сарайке. Он придирчиво осмотрел «товар».

— Ну и сколько вы хотите за эту крупноту и сырость?

Я назвал цену.

— Вы что, издеваетесь? — вскинулся он. — Если только половину от того, что вы назвали, дам.

— Извините, я не намерен торговаться.

— А ты откуда вообще и куда? — перешёл на «ты» сердитый мужик.

— Я здесь три года работал врачом, а сейчас в К… возвращаюсь.

— И что, тоже врачом?

— Да.

— И в какую больницу?

— В 8-ю поликлинику.

— Понятно. Ну так что? Не будешь половины уступать?

— Нет. Даже четверти, — мне даже хотелось набавить для такого хулигана и сердюги. — А дрова хорошие, зря вы так. Горят хорошо, в основном берёза.

— Что?! Какое хорошее? — он ткнул рукой туда и сюда. — Я-поди, подольше тебя на земле живу. «Хорошее!» Ты, видать, и врач такой же хороший, как эти дрова! Вот поглядишь, в 8-ой-то поликлинике фабричные девки тебе покажут!

И мужик ушёл, ворча и отплёвываясь по сторонам. Проклятие «фабричными девками» меня задело. «Может, у него жена — фабричная девка, раз он злой такой?»

Нашу перепалку услышала Марья Акимовна и вышла на своё крылечко в фуфайке.

— А что, Игорь Петрович, дрова продаёшь? Давай я куплю.

— Да конечно покупайте! — обрадовался я.

Марья Акимовна живо проследовала к сарайке, повертела головой, пошмыгала носом и назвала цену точно такую, что и мужик.

— Берите! — не задумываясь сказал я. «Хоть Марья-то Акимовна меня фабричными девками не проклянёт».

На другой день приехал Вадим на грузовой газели. Мой брат в то время ещё молча и с присущей ему суровинкой смотрел на «увлечение Библией», моё и родителей. По совету мамы он сам почитывал Библию, но делал это закрыто, любые комментарии и советы жёстко отвергал, мол, сам разберусь, не трожь! Я ни секунды не верил, что он когда-нибудь сможет стать bf.

Алина с Ромой уехали с тестем накануне. Мы с Вадимом загрузили в кузов холодильник, шкаф, зелёное кресло, нашу и Ромину кровати, телевизор, магнитофон, кассеты, книги и небольшую груду всяких половников. Пришла Милена Алексеевна, и мы с ней обнялись.

— Ну пока, Петрович, не поминай лихом!

— И вы тоже, Милена Алексеевна.

Вышла и Вера Павловна. С ней мы тоже тепло попрощались. Вышли кое-кто ещё из соседей и помахали мне руками. Вадим ждал в кабине. Я оглядел кругом летний просцовский пейзаж. Было ли что-то жаль?.. Что-то — наверное. Я толком не знал — что. Я ещё раз махнул бывшим соседям и запрыгнул к Вадиму в кабину. По радио пел то ли Шевчук свой «Ветер, сломавший крыло», то ли «ЧайФ» свою «Аргентину — Ямайку 5:0». Вадим выключил звук и посмотрел на меня со своей полувнимательной полуусмешкой. И сказал неожиданно серьёзно:

— Ну что, братишка… Помолимся? Перед дорогой…

Глава 12. Заключительная, короткая

«В чём же мораль этой книги? Мораль состоит в том, что самое главное для людей — почитать Бога и подчиняться его повелениям, потому что Бог знает всё, что делают люди, даже их тайные дела» (Екклесиаст 12:13, перевод Библейской Лиги).

Зачем я всё это написал? С какой целью?

Возможно, прежде всего, мне хотелось отвлечься и, в некотором смысле, убежать от, вдруг, спустя двадцать лет со времени тех событий, навалившихся на меня неожиданных препонов на христианском пути; хотелось поразмышлять самому с собой, прежде всего, о корнях и истоках рождения во мне веры. Моя последующая жизнь, несомненно, была ещё больше насыщена всевозможными яркими событиями и поворотами, но я решил ограничиться описанием тех трёх замечательных лет моей жизни, ибо, да, именно там зародилась во мне вера, а это само по себе чрезвычайно интересно; кроме же того, как оказалось, детальное описание трёхлетнего периода жизни — чрезвычайно кропотливый труд, и описание всего последующего заняло бы, пожалуй, не один год, а и все пять! То́т же период был очерчен строго определёнными рамками (момент прибытия в Просцово и момент, когда я его покинул), и, следовательно, взять этот более или менее короткий период для описания было удобно.

Где-то в середине мемуаров я намекнул, что моё писательское перо в то время встало, и даже попытался дать объяснение — почему. Нельзя сказать, что все эти годы я вообще не прибегал к литераторскому искусству. Я писал дневник, в котором фиксировал страшную борьбу с моими главными внутренними врагами (о которых, кстати, было упомянуто — даже не вскользь — в сих мемуарах), а также письма тем людям, которым проповедовал и письма христианскому другу. Обстоятельства же прошлого года побудили меня более серьёзно взяться за перо: возможно, среди прочего, для того, чтобы навести порядок и устранить сумятицу в мыслях, а может быть, отчасти, для тщеславия. Впрочем, это не так важно: что сделано, то сделано. И сделано, мне кажется, неплохо. Вопреки мудрым словам некоего мудреца, изрёкшего, что мемуары пишутся, дабы прославить мемуарщика, думаю, я был честен. В некотором смысле вышли не то что мемуары, а скорее исповедь. Я не упомянул, возможно, только два-три эпизода совсем недостойных, упоминание которых совсем бы уж подпортило и без того откровенную летопись.

Цель и смысл. Да. Есть ещё два момента. Главное, я затеял это всё как растянутую во времени и пространстве проповедь атеисту. И я надеюсь, что в некоторых неафишируемых моментах повести сей атеист сможет увидеть силу и любовь моего Бога (и если уж он не поленится напрячь вполне свой разум, то главное — силу любви моего Бога).

Примерно в том же блоке мемуаров, где я рассуждаю о прекращении писательства, я поместил пространные рассуждения о происхождении во мне веры. Здесь, пожалуй, хотелось бы высказать ещё пару важных мыслей, с опорой на Писание.

Да, жестокость мира, бессмысленность кратковременности