он останется в Вашингтоне; учитывая положение, занимаемое им в обществе и правительственных кругах, и его связи, можно надеяться, что, когда он познакомится с нашим образом мышления, нашими целями и задачами, его пребывание на этом посту могло бы послужить фактором, смягчающим общее отрицательное отношение к большому бизнесу…» [Mills, 1956, p. 136].

Наличие у Маршалла личных связей в военных кругах США показалось Слоану вполне достаточным, чтобы без колебаний ввести генерала в совет директоров крупнейшей американской корпорации. «Валюта»[642], в которой измеряется «социальное богатство» представителя элиты, — это количество и надежность его личных связей с другими представителями той же элиты (вспоминаем исследование Хантера). Личное богатство без таких связей уже ничего не стоит; столь же мало стоит высокий пост топ-менеджера, не подкрепленный принадлежностью к группе, решающей вопросы. Для обозначения членов этой элиты, управляющих громадными корпорациями, которые им не принадлежат, Миллсу приходится использовать новый термин — «корпоративные богачи» (corporate rich):

Неверно, что американской экономикой управляют шестьдесят блистательных, широко разветвленных, похожих на кланы семейств; неверно также, что мы пережили некую незаметную революцию управляющих, отнявшую у подобных семейств их привилегии и власть. Те действительные перемены, которые неправильно выражаются формулами «шестьдесят семейств» и «революция управляющих», могут быть точнее выражены формулой, гласящей, что мы пережили реорганизацию системы управления собственностью имущих классов, в результате которой они превратились в более или менее однородный класс корпоративных богачей [Mills, 1956, p. 147].

Корпоративные богачи отличаются от частных (лозунгом которых долгое время были слова Вандербильта «Плевать на всех!» — пока не выяснилось, что плюнули-то как раз на них самих) умением делиться, то есть направлять часть своих доходов на создание и поддержание собственной властной группировки. Тем самым они получают доступ к чужим ресурсам (будь то дочерняя акционерная компания, где им принадлежит лишь небольшой процент акций, или целое государство, где во главе могущественного министерства поставлен один, но свой человек) и приобретают куда большую власть, нежели самый богатый, но не обладающий собственной группировкой миллиардер. Типичный представитель корпоративной элиты — эффективный менеджер, которому все равно, какой руководящий пост занимать, и который готов по первому же требованию своей группировки отправиться осваивать новые прибыли и бюджеты:

Ядро властвующей элиты состоит прежде всего из тех людей, которые свободно переходят от командных ролей в верхах одной из господствующих иерархий к подобным же ролям в другой иерархии [Mills, 1956, p. 288].

Именно эта особенность элиты — отношение к организациям как к ресурсу, который можно и нужно выдоить досуха, — проявляется в отсутствии формальных организаций внутри самой элиты. Не существует никаких «тайных советов», никакого «комитета 300», все вопросы решаются исключительно в закулисных обсуждениях, созываемых по мере необходимости теми, кто знает, кого на них приглашать.

Властвующая элита по самой своей природе более склонна пользоваться уже существующими организациями (действуя внутри них и посредничая между ними), чем создавать определенные организации, в которые входили бы ее члены, и только они [Mills, 1956, p. 293].

Нарисовав столь впечатляющую картину «невидимой власти» корпоративной элиты, Миллс приступает к решению последнего вопроса. Как насчет «этих, в Вашингтоне»? Неужели и высшая власть в Америке — государственная — тоже принадлежит корпорациям? Как тогда быть с американской демократией, выборами, Конгрессом и Сенатом? Ответ дает очередное исследование, на этот раз — биографий государственных служащих федерального уровня. Получить соответствующую должность могут два типа людей: профессиональный политик, принадлежащий к политической партии и сделавший карьеру с уровня штата, или же сторонний назначенец, никогда не занимавшийся публичной политикой. Миллс называет вторых политическими аутсайдерами и приводит статистические данные (не столь впечатляющие, как в предыдущем случае, но вполне показательные):

Доля людей из состава политической элиты, работавших когда-либо в местных органах власти или в правительственном аппарате штатов, сокращалась из поколения в поколение; с 1789 по 1921 год она уменьшилась с 93 до 69 %. В правительстве Эйзенхауэра эта доля упала до 57 %. Укажем далее, что из состава политической элиты наших дней только 14 % (а из руководящих политических деятелей начала XX века — около 25 %) когда-либо состояли в законодательных собраниях штатов. Во времена отцов-основателей, в период 1789–1801 годов, такие люди составляли 81 % среди высших политических деятелей [Mills, 1956, p. 229].

Как и в случае корпораций, в государственном аппарате начинают преобладать назначаемые сотрудники:

В нынешней эйзенхауэровской группе [только] 36 % людей, принадлежащих к политическим верхам, получили все посты (вплоть до самых высоких), которые они когда-либо занимали, в результате выборов; 50 % чаще назначались, чем избирались, а 14 % никогда ранее не занимали политических постов [Mills, 1956, p. 230].

Подобное положение дел означает, что для достижения контроля над государственным аппаратом достаточно провести через выборы одного человека (президента); после этого расстановка своих людей на ключевые посты происходит автоматически. Миллс недвусмысленно намекает, что именно так и действовали «рокфеллеровские республиканцы», выдвинувшие Эйзенхауэра в президенты:

За два месяца до выдвижения партиями кандидатов в президенты США, которые должны были баллотироваться на выборах 1952 года, Гарольд Тэлботт[643], нью-йоркский финансист (а позднее министр авиации, уличенный в использовании своего поста в личных интересах), поручил одной фирме, консультирующей по вопросам управления, определить, какие посты должна будет забрать в свои руки республиканская администрация, чтобы установить контроль над правительством Соединенных Штатов. Через несколько дней после избрания Эйзенхауэра ему было вручено 14 томов, содержавших полную характеристику каждого из 250–300 высших постов, позволяющих влиять на политику [Mills, 1956, p. 238].

Контроль над администрацией президента позволяет решать большинство текущих вопросов внешней (объявление войны) и внутренней (подготовку бюджета) политики без особой оглядки на Конгресс:

Приход главарей корпораций к политическому руководству ускорил давно наметившийся процесс низведения политического веса профессиональных политиков, заседающих в Конгрессе, до политического веса людей, подвизающихся в средних звеньях власти [Mills, 1956, p. 275].

Фактически государственный аппарат превращается в еще одну корпорацию, в рамках которой и ведется (корпоративными же методами) борьба за наиболее вкусные кусочки Власти:

Сфера действия правительственно-административной бюрократии становится не только центром политической системы, но также и единственной ареной, на которой разрешаются (или остаются неразрешенными) все политические конфликты. На смену политике, складывавшейся в результате избирательной борьбы, приходит авторитарная политика; маневрирование клик сменяет собой борьбу политических партий [Mills, 1956, p. 267].

Убедившись в корпоративном характере государственной власти, Миллс формулирует окончательный вывод: в США сложилась единая властвующая элита, пронизывающая собой все сферы общественной жизни и стоящая над их организационными иерархиями:

Наше понимание природы властвующей элиты и ее единства покоится на констатации факта однотипного развития и совпадения интересов экономических, политических и военных учреждений [Mills, 1956, p. 292].

Руководящие деятели