Шинн пытался изобразить энтузиазм, но голос в телефонной трубке выдавал его. Слишком уж здравый и рассудительный был этот голос. Голос пожилого мужчины, похожего на жабу или лягушку. Голос, словно придушенный воротником свитера, в котором тонула коротенькая шея. Какой-то бифокальный голос. Что же произошло с яростным Румпельштильсхеном? Или Норма Джин ошибалась, вообразив его настоящим волшебником? И что тогда останется от Прекрасной Принцессы, его творения, если Румпельштильсхен теряет свою власть и силу?..

У. подталкивал ее в сторону спальни.

Уж он-то раскусил меня, Нищенку служанку. Все они давно меня раскусили.

Говорил: «Я ведь не принуждаю тебя, детка, правда?»

Добавлял вежливо: «Ты можешь уйти в любую минуту».

— Дорогая? Мы получили эту роль.

Через три дня ей позвонил И. Э. Шинн. Он торжествовал.

Норма Джин сжала трубку в пальцах. Она неважно себя чувствовала. Сидела дома, читала книжки, которые оставил ей Касс. «Настольная книга актера», «Жизнь актера» с его заметками на полях. «Дневник Нижинского». И когда попыталась ответить Шинну, горло у нее перехватило.

Шинн раздраженно спросил:

— Я что, разбудил тебя, малыш? Роль няньки-психопатки! Ты получила главную женскую роль. Сам Уидмарк за тебя просил. Мы получили эту роль!

Одна из книг свалилась на пол. Остро заточенный карандаш тоже скатился на пол.

Норма Джин откашлялась. И хрипло прошептала в трубку:

— Х-хорошие новости.

— Хорошие? Просто потрясающие! — укоризненно заметил Шинн. — Ты не одна, с кем-то, да? Что-то не слышу в голосе особой радости, Норма Джин.

В квартире она была одна. В. не звонил вот уже несколько дней.

— Я рада. Просто счастлива. — Тут Норма Джин закашлялась.

Шинн, не обращая внимания на ее кашель, возбужденно продолжал тараторить. Можно подумать, он напрочь забыл о своем сердечном приступе. О своем унижении. Никому бы и в голову не пришло, что ему уже исполнилось пятьдесят два и что скоро он умрет. Наконец Норма Джин прокашлялась и выплюнула комок зеленоватой мокроты в салфетку. Похожая плотная слизь начала в последнее время образовываться в уголках ее глаз. На протяжении нескольких дней она забивала глазные пазухи, проникала, казалось, в мозговые извилины, налипала на зубы. Шинн же тем временем заметил с упреком:

— Что-то не похоже по голосу, чтобы ты была рада, Норма Джин. Хотелось бы, черт возьми, знать почему. Я тут на Студии задницу надрываю, хлопочу, устраиваю тебе встречу с Д., а ты, видите ли, «Угу, я рада…» — Шинн, как мог, пытался сымитировать прононс Нормы Джин, ее тоненький детский голосок. И тут же умолк, запыхавшись.

Норма Джин представила его на другом конце провода. Глаза сверкают, как драгоценные камни, широкие волосатые ноздри крупного носа гневно раздуваются, рот кривится в злобной ухмылке, а губы такие бесформенные, словно расплющенные. Никогда не смогла бы она поцеловать его в губы. Стоило ему приблизиться с намерением поцеловаться, как Норма Джин тут же отскакивала или отворачивалась с криком: Простите! Но я просто не могу! Я не смогу полюбить вас. Простите, не сердитесь.

— Слушай, эта твоя Нелл — просто блеск! Ладно, согласен, роль, мягко говоря, своеобразная. Да и финал не фонтан, но зато это первая твоя звездная роль. В серьезном фильме. Вот теперь «Мэрилин» действительно вышла на широкую дорогу. А ты еще во мне сомневалась! В своем старом и единственном друге, Исааке.

— О нет! Нет! — Норма Джин снова сплюнула в салфетку и быстро скомкала ее, стараясь не смотреть. — Что вы, мистер Шинн, я никогда в в-вас не с-сомневалась.

Трансформация — это то, что лежит в природе актера. То, к чему он сознательно или подсознательно стремится.

Михаил Чехов «К актеру»

1

Я знал ее. Я был ею. Был не любовником ее, а отцом, который ее оставил. Ей говорили, что отец погиб на войне. Они лгали: он был потерян только для нее.

2

Фрэнк Уиддос.

Детектив из отдела по расследованию убийств в Калвер-Сити, Фрэнк Уиддос.

На первой же репетиции «Входить без стука» она догадалась, кто такой на самом деле «Джед Пауэрс». Не знаменитый актер (к которому она не испытывала никаких чувств, даже презрения не испытывала), но ее первый любовник Фрэнк Уиддос, с которым они не виделись целых одиннадцать лет. В «Джеде Пауэрсе» она разглядела детектива с жестким и в то же время виноватым ищущим взглядом. Этот мужчина вовсе не подходил на роль в фильме, где должен был играть грубоватого, но добросердечного парня. Это была роль для В., а не для У. с его кривоватой ухмылочкой и насмешливыми глазами. Ведь по сути своей У. был головорезом, убийцей. Сексуальным хищником. И однако же при малейшем его прикосновении Нелл просто таяла. Именно «таяла», иначе не скажешь. Глаза этого мужчины излучали дерзость. Уверенность в податливости ее маленького и мягкого женского тела. Норма Джин настояла на том, что на Нелл обязательно должен быть плотный бюстгальтер. Груди туго сдавливало суровое полотно. Скоро Мэрилин введет моду — ходить без нижнего белья. Но Нелл без нижнего белья даже представить нельзя, просто невозможно. «И бретельки бюстгальтера обязательно должны просвечивать под одеждой, особенно если смотреть со спины. Она изо всех сил пытается казаться нормальной. Она очень-очень старается».

Я люблю тебя. Я на что угодно пойду ради тебя. Меня нет, есть только ТЫ.

Она будет целовать «Джеда Пауэрса». Страстно, как может целовать только изголодавшаяся по любви женщина. Она так и упадет в его объятия, приникнет к нему. И эта страсть удивит Уидмарка. Даже немного испугает его. Разве это игра? Играет ли Мэрилин Монро Нелл, или же Мэрилин Монро действительно изголодалась по нему всем своим телом, всем существом? Но что в конечном счете есть «игра»? Норма Джин никогда не целовала Фрэнка Уиддоса. Хоть тот и страшно этого хотел. И она это знала, но тем не менее отталкивала его. Она его боялась. Знала, что взрослый мужчина наделен силой проникать в душу. Все ее дружки и приятели были всего лишь мальчишками. У мальчишек нет этой силы. Нет, они могли обидеть, причинить боль, но сил проникнуть ей в душу у них не было. «Привет, Норма Джин. Давай залезай». И она покорно забиралась к нему в машину, просто не было выбора. И длинные вьющиеся пепельно-белокурые волосы обрамляли ее лицо.

Что мог знать Уидмарк об Уиддосе? Да ровным счетом ничего! У него не было подсказки. Да, он заставил ее опуститься перед ним на колени, но заставить полюбить себя — нет. Ей не нравились ни его сексапильность, ни развязная манера держаться, ни его член, которым он так гордился. Все это казалось ей каким-то нереальным. Реальным был Фрэнк Уиддос, поглаживающий ее по пепельно-белокурым волосам. Шепчущий ее имя. Собственное имя, произносимое им, казалось ей магическим. Хотя в самом этом имени, «Норма Джин», ничего магического не было. Но низкий и томный голос Фрэнка Уиддоса придавал этим двум словам волшебную силу. И, слыша их, она тут же понимала, что желанна и красива. Быть желанной — значит быть красивой. Он называл ее по имени, и она тут же забиралась к нему в машину. В полицейский автомобиль без опознавательных номерных знаков. Он был офицером, представителем закона. Представителем власти. Он защищал интересы государства и имел право убивать, защищая их. Она видела, как он избил рукояткой револьвера того паренька, заставил его опуститься на колени, а потом свалил на тротуар. И на тротуаре была кровь. Он носил револьвер в кобуре под левой подмышкой, и как-то раз, туманным и дождливым утром, возле железнодорожной насыпи, где было найдено тело, взял ее за руку. Сжал в своей ручище ее маленькую мягкую ладошку, положил ее пальчики на дуло револьвера. Револьвер был теплым от его тела. О, как же она его любила! Так почему не поцеловала его? Почему не позволила раздеть себя, целовать, как ему хотелось, щекотать языком в самых разных местах, любить руками, губами, всем телом? Тем более что в бумажнике, завернутое в фольгу, у него лежало «предохранительное» средство. «Норма Джин? Обещаю, я не причиню тебе вреда».