Спальня… Она могла оставить его на ночном столике.

Трубка не нашлась ни в спальне, ни в ванной, ни в других комнатах, и женщина все поняла. Он забрал ее…

Он здесь… Он все время был здесь…

Болсански вздрогнула. Ледяная дрожь пробрала все ее тело — кости, затылок, сердце… Чистый первобытный ужас. Возможно, он притаился на чердаке — и слышит, как они каждый день возвращаются домой, разговаривают, смеются, а когда они засыпают, спускается, смотрит на них, трогает, травит еду, подсыпает ей наркотик… Миле хотелось кричать, но она зажала рот ладонью, чтобы не напугать Тома. Пистолет: куда она его дела? Пистолет лежал на кровати, и она схватила его, подумав с безнадежным отчаянием: нужно подняться, открыть чердачный люк, вытащить лестницу и… А если эта сволочь там? Он нейтрализует ее, и Тома останется один на один с чудовищем в человеческом обличье! Мила пришла в ужас и вернулась на первый этаж.

Страх гнался за ней по пятам. Она летала в космос, преодолела столько трудностей, всегда была сильной…

Встряхнись! Сражайся!

Она слишком устала… Это не утомление — это вековая усталость! Она так давно почти ничего не ест… практически не спит… по ночам ее мучит дурнота… Тома! Сделай это ради него! И инстинкт взял верх. С головы ее сына и волосок не упадет! Она будет защищать его, как львица защищает своих детенышей. В доме было тихо, и только дождь по-прежнему шумел за окнами. Зловещая тишина… Тома спал на диване. Болсански сходила за зимней курткой, шарфом и зонтом…

Ближайшая ферма Груаров находилась в километре от ее дома. Будь она одна, ей удалось бы преодолеть это расстояние за десять минут. Но со спящим ребенком на руках дорога займет все двадцать… Ночью… Под дождем…

— Иди ко мне, солнышко, — позвала женщина сына.

Мальчик сонно заморгал.

— Наводнение, да, мамочка?

— Да, зайчик. Пошли.

Мила очень надеялась, что ее голос прозвучал совершенно спокойно. Ребенок послушно дал себя одеть. Так, зонт она брать не будет, а Тома понесет на закорках. Она накинула капюшон и распахнула дверь.

— Забирайся ко мне на спину.

Мальчик обнял ее руками за шею, а она спустилась с крыльца и пошла сквозь темноту к дороге.

— А почему мы не едем на машине? — спросил малыш.

— Она сломалась, дорогой, — объяснила его мать.

— Куда мы идем, мамочка?

— К Груарам.

— Мне страшно. Давай вернемся, ну пожалуйста…

— Тише, малыш… Успокойся… Через десять минут мы будем в тепле и безопасности.

— Мама…

Мила чувствовала, как тело Тома содрогается от рыданий, слышала стук капель по капюшону его курточки… Холодная вода стекала ей за шиворот.

— Я боюсь… — хныкал ребенок.

Какая-то часть ее собственного существа — она всеми силами пыталась заткнуть этот голос — ответила: «Я тоже…» Болсански чувствовала не просто страх, а настоящий ужас. Дождь неожиданно прекратился, и женщина подняла голову: скоро из-за туч появится луна, она уже догоняет их. Вокруг царило безмолвие, и Мила двинулась дальше по дороге. Каждый шаг давался ей со все большим трудом. Она дрожала — от холода и от страха. Тома тоже дрожал. Толстые узловатые ветки сплетались в объятиях у нее над головой, а полная луна светила из-за туч, как будто хотела помочь, указать им путь. Соленые слезы текли по щекам Болсански, и она слизывала их языком, из последних сил пытаясь сдержать рвущийся из груди вой. Тома молчал, только дрожал все сильнее:

— Мне страшно, мама, давай вернемся…

Мать не ответила на мольбу своего насмерть перепуганного сына. Она лишь сжала зубы и еще крепче сцепила в замок окоченевшие пальцы под попкой Тома. Было пройдено метров сто, не больше, а она уже так устала… Мила не решалась оглянуться и посмотреть, нет ли кого-нибудь за спиной. Человека, преследующего их в ночи. От этой мысли у нее едва не отказали ноги. Нужно смотреть только вперед и думать только о темном туннеле, образованном деревьями. Только о нем — и ни о чем другом. Хуже всего неизвестность. Она не знает, ни кто ее враг, ни когда он нанесет следующий удар. Неизвестность терзает. День за днем, ночь за ночью. Пока она окончательно не лишится сил и не…

Она знала, что случится потом… Она сама творила подобное…

Мила вдруг поняла, что бредет «на автопилоте», и встряхнулась, чтобы проснуться. Она смотрела на носки своих кроссовок и машинально считала шаги. Что-то изменилось… Дорога осветилась, асфальт блестел желтым светом, как металлический лист под лампой, и Болсански могла различить каждый камешек, каждую выбоину и трещину…

— МАМА! — Тома почти кричал.

Беглянка подняла голову и моргнула, ослепленная светом фар. Машина… метрах в трехстах… Стоит на месте. Невероятно, как светло стало под деревьями! Наверное, если в соборе включить прожектор, эффект будет такой же… Что за идиотская мысль… Мозги плавятся. Фары погасли, и темнота снова окутала окрестности. Если бы не луна, она бы даже ног своих рассмотреть не смогла. Ветер свистит в ушах, сердце бухает в груди, как будто хочет проложить себе путь на свободу. Мила попробовала собраться с мыслями и справиться с паникой. Что делать? Фары снова зажглись, заработал двигатель.

— Мама, мамочка! — Тома верещал, как подраненный заяц.

Женщина поняла, что ее мозг вот-вот взорвется, присела на корточки и поставила сына на ноги. Повернувшись, она взяла его за руку и закричала:

— Бежим! БЕЖИМ!

Машина у нее за спиной тронулась с места и перешла на вторую скорость.

На следующий день, 24 февраля, Сервас встретился с Фонтеном в баре на площади де Карм. Свидание назначил космонавт. Увидев сыщика, он отставил пиво и сунул руку в карман куртки.

— Привет…

Затем он подтолкнул к майору фотографии.

— Это то, о чем я просил? — уточнил тот.

— Тот самый «пустячок», — улыбнулся Леонард.

Мартен сразу узнал женщину на снимке: Мила. Выходит из подъезда дома Корделии в квартале Рейнери… Выглядит раздраженной. Снимали ее длиннофокусным объективом.

— Как вы это достали? — поинтересовался полицейский, но его собеседник ответил вопросом на вопрос:

— Вы, кстати, не знаете, куда они подевались?

Сервас прищурился:

— Корделия и Маркус? Исчезли без следа. Думаю, их уже нет в стране.

— Возможно, вернулись в Россию, — предположил Лео, подумав о двадцати тысячах евро, переданных Маркусу, и о звонке в Москву — друзьям, у которых тоже есть «друзья». Немыслимый поступок… Он перевел деньги на счет в Люксембурге и назвал собеседнику номер рейса и время прилета. Труп Маркуса никогда не найдут. А Корделия сейчас в самолете, летит в Москву — и тоже никогда не вернется.