Летом 1932 года в Оттаве прошла Имперская экономическая конференция, которая привела к созданию системы взаимных торговых преференций между Британией, с одной стороны, и ее доминионами и колониями – с другой, но эти преференции выражались не в снижении торговых барьеров между ними, а в повышении их для третьих стран. По этому вопросу невозможно было остаться при своих мнениях. Сэмюэл ушел из правительства, какое-то время посидел на правительственной скамье и, наконец, во главе своих сторонников перешел в оппозицию.

Некоторые критики Сэмюэла обвиняли его в том, что он так упорно цеплялся за должность, что уступал в этом только Макдональду. Своими действиями Сэмюэл, несмотря на благие намерения, заработал большую непопулярность и оскорбления.

Лорд Дэвидсон, который много лет возглавлял центральный аппарат тори, смотрел на него как на Макиавелли. «На либералов было совершенно невозможно положиться, – писал он об этом периоде 1931 года, – особенно на Сэмюэла». «…Каким бы прекрасным человеком ни был он вне политики, в политике он был крайне ненадежен. У него была очень светлая голова, что позволяло ему идти на полную бесчестность, сохраняя при этом вид честного человека. Джордж Янгер сказал, что никогда не знаешь, какую сторону поддерживает Сэмюэл, потому что он всегда пытается усидеть на двух стульях. У Сэмюэла был острый ум, он сразу же видел суть, но политически не произвел на нас впечатления. Он не нравился нам, тори никогда его не любили. Сэмюэл никогда не брал на себя никаких обязательств, не подыскав прежде лазейки».

Лорд Дэвидсон ни на что не ссылается в обоснование своего недоверия. Безусловно, отчасти оно происходит из того, что Сэмюэл был скорее чуждой фигурой – философом, попавшим в политику, он явно был среди них посторонним. Он не играл в их игры, не имел их привычек, и сам факт, что он еврей, никак не способствовал делу. Можно добавить, что в либеральной партии он вызывал скорее восхищение, чем симпатию. Он стал лидером партии в палате общин после того, как Ллойд Джордж перешел в оппозицию в 1931 году, но не был тем компанейским вождем, который пожимает руки, хлопает по спине и то и дело бегает в курилку палаты, чтобы пропустить пару стаканчиков и поболтать с рядовыми депутатами. Он не был радушным хозяином политического клуба, а леди Сэмюэл не была Нэнси Кунард[98]. Леди Асквит очень робко и довольно деликатно попробовала обсудить с ним этот вопрос и уговаривала его устраивать «небольшие обеды в палате общин для всех нас, чтобы мы встречались друг с другом»: «Скажем, вы могли бы попросить меня привести гостя с другой стороны, а я привела бы к вам молодого тори, например Эдди Хартингтона, Оливера Стэнли или Боба Бутби. Вам надо встречаться и быть обходительным не только с нашими.…Переодеваться к обеду вовсе не обязательно, но вы должны сделать себя популярным и лично знать своих и чужих в палате. Это очень важно, если человек хочет быть лидером, чтобы он был радушным и гибким… Простите, что я так говорю, но мне не нравится, что приемы устраивают одни сторонники Саймона. Даже мелочи приносят большое удовольствие».

Но беда была в том, что Сэмюэл не был ни радушным, ни гибким, он был совершенно неспособен заставить себя казаться тем, кем не являлся. В нем не было ничего показного, да он и не любил показуху. Он не любил вечеринок, ни ходить на них, ни их устраивать. Помимо всего прочего, его скромный, несколько тусклый викторианский семейный дом на Порчестер-Террас не подходил для этого, и, хотя он никогда не скупился на добрые дела, он терпеть не мог тратить деньги на всякие глупости.

Его рассудочное поведение шло вразрез с легкомысленными традициями в английской политике. Кому-нибудь вроде Гладстона это могло сойти с рук, и даже Гладстон часто нервировал не только противников, но и сторонников. Сэмюэл исходил из того, что благородство ума, целеустремленность и талант достаточны сами по себе; но это было не так, и возможно, что отчасти его недолюбливали именно из-за этих самых качеств.

Предположение, будто он поворачивал свои паруса с каждым новым порывом ветра, можно сразу же отмести, ведь, будь он таким моряком, получается, что он крайне неудачно выбрал себе корабль. Да, он примкнул к либералам в годы их триумфа, но затем держался вместе со своей партией, что бы ни случилось, даже после 1918 года, когда удача совсем отвернулась от нее. Другие разбегались во все стороны, иногда целыми группами, иногда поодиночке. Черчилль вступил в партию тори; Кристофер Аддисон, либеральный министр военного снабжения в военной коалиции, перешел к лейбористам (чтобы в конце концов стать лордом-хранителем печати и лидером лейбористов в палате лордов); У. Веджвуд Бенн (отец Энтони), начинавший либералом, тоже перешел к лейбористам. В 1931 году произошел массовый переход двадцати пяти либеральных членов парламента во главе с сэром Джоном Саймоном, которые на какое-то время задержались в виде либеральных националистов, а потом полностью смешались с партией тори. Таким образом, ядро верных становилось все меньше и меньше. Лео Амери считал, что в Британии существует естественная тенденция к двухпартийной системе. В 1919 году он предсказывал «постепенное отпочкование либералов направо и налево, которое наконец оставит Сэмюэла одного кидать жребий, в какую партию вступать».

И дело едва не дошло до этого, правда, можно вполне представить себе, как Сэмюэл цепляется за либеральную партию, даже оставаясь последним человеком, который к ней принадлежит. Пожалуй, последнее слово о политической карьере Сэмюэла можно предоставить Арнольду Тойнби, выдающемуся историку, который хорошо его знал: «Выдающимся свойством его характера была цельность…»

В 1935 году Сэмюэл потерял место в палате общин. Ему было шестьдесят пять, но его дни в политике еще не окончились.

В 1916 году Асквит предлагал ему пэрство, потом Болдуин в 1926 году, и оба раза он отказался. В 1936 году, после коронации Георга VI, предложение сделали в третий раз, и, как признался Сэмюэл, оно поставило его перед дилеммой. «Тогда, как и всегда, я был противником наследственного принципа избрания законодателей. У меня были сыновья и внуки, и было бы непоследовательно с моей стороны самому стать основателем наследственного пэрства».

Непоследовательно, но очень понятно с человеческой точки зрения. Он заседал в парламенте двадцать два года, в основном на передней скамье, и любил быть во власти. На возвращение в палату общин от либералов было мало надежды, а переходить в какую-либо другую партию Сэмюэл не собирался. Место в палате лордов было не совсем то же самое, что в палате общин, но все равно оно давало ему голос в делах государства. В июне 1937 года он занял свое место в верхней палате под именем виконта Сэмюэла Маунт-Кармела и Токстета – по названию горы Кармель и района Ливерпуля.

В его титуле содержался тонкий символизм. Одно время он думал назваться лордом Паддингтоном. Это было бы несколько ближе к его месту проживания на Порчестер-Террас, но не соответствовало его характеру. Кармель и Токстет, несообразный союз Сиона и Ливерпуля, больше подходили ему, чем дымный вокзал Большой Западной железной дороги.