Я не разобрал толком, о чем они говорили, но все происходило в спешке; Соркор обвинял, Уинтроу защищался и призывал к благоразумию. Я же тем временем вслушивался в другой разговор. Корабль приветствовал «юного Совершенного» с искренней радостью, молодой человек отвечал ему более сдержанно.

– Как он может? – нарушил Эйсын молчание в каюте. – После того, что Кеннит сделал с тобой, после всего, что вы для него сделали, как он может так весело встречать сына Кеннита?

Под искренним возмущением в его голосе, как мне показалось, таилась ревность. Сердито выпятив подбородок, он вдруг стал куда больше похож на отца.

– Это же Совершенный. Он всегда был способен на то, чего мы и помыслить не могли.

Альтия медленно поднялась из-за стола. Она двигалась скованно, будто резко постарела за эти минуты и суставы у нее стали гнуться хуже.

– Я совсем не такой, как мой отец, – вдруг сказал Брэшен. – И этот парень – не Кеннит.

– Но он так похож на него, – неуверенно возразила Альтия.

– А Эйсын похож на тебя. И на меня. Но он – это он, не ты и не я. Он не в ответе за все то, что мы совершили за свою жизнь. – Голос Брэшена звучал глухо и спокойно. Взвешенно.

– Эйсын… – произнес молодой человек. – Давно меня никто так не звал. Все больше Треллвестрит.

– Я не то чтобы ненавижу его… В смысле Кеннитссона. И я не осуждаю его за грехи его отца. – Мучительно подбирая слова, чтобы выразить свою мысль, Альтия словно и не слышала сына. – Мне кажется, я выше этого. И я не виню его в том, что он сын Кеннита. Хотя и не вижу в нем ничего привлекательного. – Она покосилась на Брэшена и расправила плечи. В голосе ее снова зазвучала решимость: – Но меня беспокоит то, что он может пробудить в Совершенном. В Проказнице сохранилось очень многое от моего отца. И много от моей бабки – ведь Проказница была живым кораблем Вестритов. – Она медленно покачала головой. – Я всегда знала, что Кеннит должен был стать частью Совершенного. Он ведь был Ладлак, а Ладлаки оставались хозяевами Совершенного долгие годы, он помнит много их поколений. И мы оба знаем, что Совершенный забрал у Кеннита память обо всем, чего тот настрадался от Игрота, обо всех унижениях, обидах и надругательствах. Во времена Игрота на его палубу пролилось столько крови… Столько боли, жестокости и страха впиталось в его доски с этой кровью… А потом, когда Кеннит умер, наш корабль вобрал в себя все, чем стал Кеннит с тех пор, как покинул Совершенного. Я думала, Совершенный… стер это. Перерос, как дети перерастают беззаветную любовь к себе и учатся сопереживанию. Я думала… – Она умолкла.

– Все мы храним что-то глубоко внутри, – сказала Янтарь, и я вздрогнул от неожиданности. Она смотрела строго вперед, не на Альтию, но у меня было такое чувство, будто она вмешалась в разговор, не предназначенный для чужих ушей. – Мы думаем, что справились с этим. А потом оно берет и прорывается на поверхность.

Ее рука лежала на моей манжете, и я ощущал ее дрожь.

– Ладно, что сделано, то сделано, – резко сказала Альтия. – Пора посмотреть правде в лицо.

Она взяла Брэшена за руку, и они переглянулись, словно два боевых товарища, готовые встретить врага и прикрыть друг другу спину. Медленно вышли на палубу, и Клеф с Эйсыном пристроились за ними, словно в торжественной процессии.

– Веди меня, – велела Янтарь.

И мы пошли следом, а за нами – Лант, Спарк и Пер. Немногие матросы, решившие, несмотря ни на что, остаться на корабле, молча двинулись за нами.

На мачтах и форштевнях кораблей в гавани висели фонари, к тому же всходила луна. В этом неровном свете лица казались укрытыми сумрачной пеленой. Но лунный свет падал на лицо Совершенного, и оно сияло любовью. Мы словно подошли к театру кукольника в разгар представления. Носовое изваяние изогнулось, чтобы видеть Кеннитссона, стоящего на полубаке, я видел профиль изваяния и его улыбку. Его крестник стоял к нам спиной, широко расставив ноги и вальяжно заложив руки за спину. В этой позе я увидел скорее настойчивость, чем благоговейный трепет.

Позади Кеннитссона стоял Уинтроу, а рядом с ним – коренастый человек, почти лысый, зато с пышной седой бородой. Его просторные штаны были заправлены в сапоги, под знатным пузом их поддерживал широкий ремень, на нем висела кривая сабля. Рубашка его была такой белой, что, казалось, светилась в ночи. Старик хмурился, скрестив руки на груди. Он живо напомнил мне Блейда. Бывают старые воины, которые как добрый меч: их шрамы становятся патиной опыта и мудрости.

Совершенный тем временем говорил:

– Так ты пойдешь со мной? Отправишься со мной в это последнее плавание, прежде чем я явлю себя как драконы, которыми был всегда?

Казалось, Кеннитссона насмешил его вопрос.

– Да уж отправлюсь! Чем же мне еще заняться? Мне до смерти надоели уроки геометрии, навигации и языков. Зачем мне учить имена звезд, если мне не позволяют ходить в море под звездами? Да, я пойду с тобой. А ты будешь рассказывать мне истории об отце, о том, каким он был и что делал, когда был такой, как я.

Глаза изваяния сверкнули по-драконьи. Я думал, Совершенный откажется, но он ответил рассудительно:

– Возможно. Если решу, что ты готов это услышать.

Кеннитссон рассмеялся:

– Корабль, перед тобой принц Пиратских островов! Ты вообще понимаешь, кем стал сын Кеннита? Я наследник трона! – Лунный свет упал на его лицо и выхватил из темноты жесткие очертания улыбки. – Я не прошу. Я приказываю.

Совершенный отвернулся от него и произнес в сторону моря:

– Только не у меня на борту, Кеннитссон. Не у меня на борту.

– И ты никуда не поплывешь, Парагон Кеннитссон, – твердо добавил Уинтроу. – Соркор прибыл, чтобы отвезти тебя назад в твои покои. Ты сейчас должен готовиться к званому вечеру, тебе предстоит играть в карты с сановниками островов Пряностей. Твоя мать, королева Этта, рассчитывает, что мы оба там будем, и если мы не отправимся немедленно, то рискуем опоздать.

Кеннитссон медленно повернулся к Уинтроу:

– Мне, право, искренне жаль тебя, первый министр, потому что тебе придется предстать перед моей разгневанной матерью в одиночку. Я вернусь сегодня во дворец для того, чтобы собрать вещи в дорогу, а никак не для того, чтобы нарядиться и отправиться играть в карты с женщиной, которая ржет как лошадь.

Повисло молчание. Потом Соркор проговорил, обращаясь к Уинтроу:

– Я все пытаюсь вспомнить, когда я его в последний раз порол так, чтоб сидеть не мог. Может, пора повторить…

Принц скрестил руки на груди и горделиво выпрямился:

– Только тронь меня, и еще до рассвета будешь сидеть в кандалах. – Он надменно фыркнул. – Я думал, тебе еще много лет назад надоело изображать мою няньку. Мне не нужно, чтобы за мной повсюду таскалась гувернантка, будто за капризным ребенком. Я не ребенок. Уже нет.

– Нет. – Старик с сожалением покачал головой. – Ты хуже ребенка. Ты избалованный мальчишка, разодетый в пух и прах. Я бы давно отправил тебя послужить матросом у Трелла, да только мать твоя ни за что не согласится.