Веки Виндлайера затрепетали, все тело задрожало от наслаждения. А жижа все текла и текла ему в рот, густая, комковатая, мерзкая. И с каждым его глотком магия все сильнее хлестала меня. Двалия аккуратно влила ему в глотку где-то три четверти склянки, после чего снова закупорила ее.

Я закрыла глаза и попыталась ничего не чувствовать, ничего не слышать, ничего не чуять и не ощущать на вкус, потому что любое ощущение, оставленное без защиты, дало бы ему возможность вломиться в мой разум. На какое-то время я превратилась в ничто. Я не чувствовала и не была, почти не существовала.

Не знаю, сколько времени прошло. Но в конце концов я почувствовала, что его внимание ослабло или переместилось куда-то еще, и осмелилась снова начать воспринимать мир вокруг. Я ощутила запах просмоленных досок и водорослей, услышала пронзительные крики чаек. И голос Двалии, такой же пронзительный:

– Когда капитан вернется, пусть он примет нас за самых что ни на есть благородных и уважаемых людей. Пусть он захочет произвести на нас наилучшее впечатление. Пусть сгорает от желания порадовать меня, заслужить мою похвалу. И все его матросы пусть видят нас такими же. Пусть он примет эти медяки за золотые. Пусть он захочет как можно скорее отправиться в Клеррес и постарается устроить нас на борту со всеми возможными удобствами. Можешь ты это сделать?

Перед глазами у меня плыло, но я разглядела блаженную улыбку Виндлайера.

– Я смогу, – мечтательно пролепетал он. – Я теперь все могу.

«А вдруг и правда все?» – испугалась я, и он ощутил мой страх.

Виндлайер повернулся ко мне, сияя улыбкой так, что смотреть было больно, как на солнце.

– Бра-тик, – произнес он нараспев, очень довольный собой, словно обращался к малышу, спрятавшемуся за шкафом, – я тебя вижу!

Я отпрянула, сделалась меньше, еще меньше, крепко-накрепко захлопывая скорлупу, но он без усилий следовал за мной.

– Думаю, теперь ты не сможешь от меня спрятаться! – ласково поддразнил меня Виндлайер.

А я и правда не могла. Он срывал с меня слой за слоем, узнавая все глубже, раскрывая все мои тайны, отбрасывая мои стены, словно срывал кожицу с волдыря. Вот он понял, как мы с Шун сбежали, вот узнал все о том дне, когда мы с отцом ездили в город, об окровавленной собаке, о моей ссоре с учителем…

Волк-Отец уже давно не говорил со мной, но я вдруг поняла, что он сказал бы теперь. Бежать некуда? Дерись!

Я отбросила свои щиты.

– Нет! – зарычала я. – Это ты теперь от меня не спрячешься.

Вскочила на ноги, однако наше противостояние происходило скорее в головах. Как бы объяснить… Виндлайер подошел слишком близко. Он вломился в меня, а теперь я взяла и обволокла его со всех сторон. Может, я вспомнила, как это делал мой отец? Или сестра? Я заперла Виндлайера в коконе своего разума. От удивления он даже не сопротивлялся. Наверное, ему и в голову не приходило, что такое возможно. Я навалилась на него со всех сторон – и вдруг поняла, что это будет легко, как раздавить яйцо в кулаке. Его скорлупа треснула. Она оказалась совсем хрупкой. Вряд ли ему приходилось защищать свой разум от кого-нибудь.

И я узнала про него все. Это знание пришло ко мне не по частям, оно в один миг стало моим. Когда он родился, у него был череп странной формы, и этого оказалось достаточно, чтобы его отбраковали. Для них он был почти что и не Белый, просто убогий и бесполезный ребенок. Его отдали Двалии вместе еще с несколькими родившимися в тот сезон детьми, тоже недостаточно совершенными.

И, узнав, что было с ним, я узнала все и про Двалию. Потому что она учила его с младенчества.

Когда-то ее уважали, она прислуживала высокопоставленной Белой. Ее хозяйка отправилась в мир творить великие дела. Но та женщина потерпела неудачу и умерла, и Двалия впала в немилость. Ей стали давать самые унизительные поручения, сделали прислугой у повитух и целителей Клерреса. Клеррес зарабатывал тем, что разводил Белых, как скот, и пожинал их провидческие сны, и Двалия надеялась, что ей доверят многообещающего Белого с хорошей родословной. Но ее уже слишком низко ценили для такого. И когда ей вручили пару близнецов-худородков, чтобы она избавилась от них, она выкормила их, используя в качестве кормилицы свинью, потому что рассчитывала, что в их ущербных телах скрывается могучий разум.

Каждый день она напоминала им, что они обязаны ей жизнью. Удачных детей растили и воспитывали другие, ее к ним и близко не подпускали. Поэтому ей только и оставалось вложить все силы в пару изгоев. И она вложила. В памяти Виндлайера сохранились странные диеты, сонные травы, и как ему подолгу не давали спать, и как иногда неделями поили сонным зельем в надежде, что он увидит сон. Но Виндлайер и его сестра Одисса выросли, а никаких выдающихся талантов так и не проявили.

Все это и многое другое, еще более печальное, я узнала за одно мгновение. Виндлайер так и не сумел увидеть для нее ни одного сна, за исключением того единственного, жалкого, который рассказал мне. Одиссе снились сны, однако образы в них были такими бесформенными, что толковать их было невозможно. Но Двалия не знала пощады и продолжала заставлять своих воспитанников видеть для нее сны. Виндлайер знал, что она стала прислуживать Феллоуди в его исследованиях и дознаниях, потому что убирать после этого приходилось ему, Виндлайеру. Но он не знал, почему вдруг Симфэ предложила ей драгоценный эликсир, созданный из телесных жидкостей морской змеи. Говорили, что человек, выпивший этого зелья, видит яркие пророческие сны, а потом умирает в мучениях. Виндлайер подслушал это.

Первый раз ей пришлось приковать его к столу, чтобы напоить зельем. Оно так сильно обожгло его язык и небо, что он по сей день не чувствует вкуса пищи. Но когда боль миновала, пришло сильнейшее удовольствие и он обрел способность выходить за пределы своего разума и заставлять других думать то, что думал сам. Несколько содержавшихся неподалеку пленников повалились на землю в корчах, крича и зажимая себе рот, и Двалия поняла, что они чувствовали боль Виндлайера. И после множества осторожных попыток она выяснила, что он способен внушать другим людям то, что хочет, как бы заталкивая в них мысли. Те, в ком текла кровь Белых, как правило, не поддавались ему. За те годы, что Двалия тайно наставляла его, Виндлайер поверил, что она неуязвима для его магии, и никогда не пытался применить свою силу против нее. Говорить об эликсире ему всегда запрещали. Двалия внушала всем, что это у него такой удивительный дар – находить узенькие тропки-пути, на которых люди верят и подчиняются ему.

Я очень многое узнала, когда наши стены разбились друг о друга. Мое вторжение ошеломило Виндлайера. Я навалилась на него, пока он еще только пытался понять, что с ним случилось. И тогда я перешла в наступление, использовав наследную магию Видящих почти по наитию.

Ты не можешь управлять мной, сказала я ему, вонзив в него эту мысль так сильно, как только могла. Тебе не сломать мои стены.

И накрепко захлопнула ворота в свой разум.

Когда я снова ощутила себя собой, то почувствовала, что Двалия пытается привести меня в чувство пинками.