Из оцепенения вывел его какой-то едва различимый звук, похожий на сдавленный стон. Паша вскочил, заковылял на неверных ногах к зиявшей над самой землей темной кривой дыре, сменившей сорванную входную дверцу. Вновь очутился в этой чудовищной гробнице, замер, обратившись в слух. Звук не повторился. Вспомнил вдруг, что не заглядывал в кабину. Удалось протиснуться в нее, смятую, как пустой бумажный стаканчик. Два погибших в ней пилота превратились в изломанные тряпичные куклы, третий, не старый еще, но с седеющими черными усами, непостижимым образом, как та светловолосая проводница, казался не пострадавшим. Паша вернулся в салон, обессиленно плюхнулся на свободное с краю, мышиного цвета, кресло.

С содроганием посмотрел на свои окровавленные руки, лежащие на таких же измаранных кровью коленях, — и сразу, в одно мгновение отключился…

— Сколько можно дрыхнуть? — пробасил сверху насмешливый голос.

Паша раскрыл глаза и увидел стоящего перед ним усатого летчика.

— В-вы живы? — снова начал он заикаться, хотя изумился почему-то не очень.

— Бог миловал, — усмехнулся тот. — Давай, что ли, знакомиться, раз уж так мы влипли. Славкой меня зовут.

— Н-надо же, — покрутил головой Паша, — и в-вы т-тоже Славка! — Осторожно пожал его большую руку и вымученно улыбнулся в ответ: — А я П-пашка. — Нерешительно покусал губу, не решаясь у него спросить, затем выпалил: — А… остальные?

— По-разному, — уклончиво ответил Славка. — Поживешь тут, разберешься.

— Я б-буду здесь жить?! — расширил глаза Паша.

— Ну конечно! — тоже удивился летчик. — Где ж еще? Повезло и тебе, и всем нам — не взорвался самолет и не загорелся, такое редко случается. А мы только недавно взлетели, в буфете еды полно, кое-какие бутылки, не стеклянные которые, уцелели. Немного холодновато, правда, но тоже не беда — всякого тряпья здесь полно, за бортом и костер можно развести. Одним словом, перезимуем!

— П-перезимуем?! — голос у Паши сорвался.

— Вот же дурачок! — звонко рассмеялся кто-то за его спиной. Паша оглянулся, увидел светловолосую стюардессу.

— Ежику ведь понятно, — не прятала она великолепные белые зубы. — Самолет обязательно искать будут. А ты тут как тут.

Звучало убедительно. Не менее, чем сказанное усатым летчиком Славкой. Но…

— Но как же я вместе с ними такими… мертвыми… пролепетал Паша. — Они здесь будут… разлагаться…

— В холоде не будут, — вмешался в разговор Славка. — Медицинский факт. К тому же не обязательно им тут оставаться. Стащим вниз, под брюхо, чтобы дождик не намочил или снежок не запорошил, рядочком уложим. Тебя спасатели благодарить станут — все равно выносить, опознавать придется. А руки отмоешь…

Паша увидел свои руки. Кровь на них засохла, мерзопакостно стягивала кожу. Снова закрыл глаза, с минуту сидел недвижимо, потом выбрался из кресла, трудно, всем телом повернулся. Девушка в белой блузке и задравшейся синей юбке лежала там же и в той же позе. Он долго, не шевелясь, глядел на ее длинные, красивые, в белых колготках ноги — одна туфелька свалилась. Паша подобрался к ней, натянуть туфельку на ступню удалось не сразу. Ее ноги были еще не остывшими, податливыми. Разогнулся, сморщился и, стараясь не глядеть на царивший вокруг ужас, вернулся в свое кресло, отрешенно застыл. Потом он поднялся, медленно, как сомнамбула, двинулся к буфетной. У исковерканных ее дверей сидела, сломленная пополам, вторая бортпроводница — чернявая, коротко стриженая. Он аккуратно, чтобы не зацепить, перешагнул через разбросанные, в таких же белых колготках ноги, прошаркал к кабине. Усатый пилот сидел к нему боком.

— Славка, — тихо позвал Паша. Подождал немного и, всхлипнув, безнадежно повторил: — Ну Славка же!

Темный, немигающий глаз летчика не отрывался от размозженного виска вмятого в кресло слева от него товарища. Паша попятился, споткнулся и, упав на пол, бешено заколотил по нему кулаками, дергаясь всем телом, беспорядочно выкрикивая:

— Но я же все это слышал! И видел! Так не бывает! Я такое сам не придумал бы! И во сне не привиделось!

Выбился из сил, затих, бросив на руки голову. Чем-то сладковато, тошнотворно пахло. Паша встал на колени, с отвращением поглядел на свои заскорузлые окровавленные пальцы.

— А руки отмоешь, — насмешливо хмыкнул Славкин басок.

— Да, отмою, — глухо ответил Паша. — Сейчас пойду и отмою.

Очень бережно, чтобы не потревожить, сдвинул вдоль стенки стриженую стюардессу, попытался открыть перекошенную дверь буфетной. Намучился, пока удалось сорвать ее с петель.

В тесной окривевшей буфетной творилось нечто совершенно невообразимое. Вздыбившийся пол сплошь покрыт был окрашенным во все цвета радуги месивом. Из лопнувших пакетов выползли, разлетелись слипшиеся бесформенные массы, в которых с трудом угадывалось изначальное их предназначение. И все это щедро полито различными жидкостями, вперемешку со стеклянными и пластмассовыми осколками. По нрав оказался Славка, немало еще целлофановых упаковок — тех, в основном, что умудрились не вылететь из покореженного шкафчика, — уцелело. И несколько химических бутылок тоже. Одна из них, с желтой «фантой», валялась у самых Пашиных ног. Он поднял ее, открутил заупрямившийся колпачок и всю израсходовал на мытье рук. Потом снял с крючка запутавшееся полотенце и долго, тщательно, тупо глядя перед собой, вытирал мелко и часто трясущиеся пальцы. Следов крови не осталось, но пальцы по-прежнему слипались. Уронил взгляд на скользкий винегрет под ногами — и его снова стошнило.

Уцелели не только бутылки, кое-какие запаянные в целлофан коробочки с едой для пассажиров тоже. Паша даже сумел разглядеть в одной из них серую куриную ногу в зеленом горошке. Но есть ему, вконец изголодавшемуся, не хотелось, при одной мысли о еде возникали рвотные спазмы. Ощутил только новый мучительный приступ жажды. Еще одна спасшаяся «фанта» валялась у прохода. Пил жадно, захлебываясь, с короткими задышливыми перерывами, проливая на подбородок, грудь. Не отрывался, пока не опустошил ее. Добрел до «своего» кресла, подтянул колени к подбородку, накрепко сцепил их пальцами, сжался в зябкий комок.

— Приодеться бы тебе надо, — послышался Славкин голос. — Задубеешь ко всем чертям. Тут же полно чемоданов, наверняка теплые вещи найдутся. А на твою одежку в грязище и кровище смотреть невозможно.

— Я не стану лазить по чужим чемоданам, — насупился Паша. — Я…

— Станешь, — оборвал его Славка. — Не забивай себе голову всякой ерундой, не пропадать же теперь.

— Не пропадать же теперь… — эхом повторил Паша. Внушительный клетчатый кофр — как только его владельца в салон с ним пропустили — раскорячился рядом с креслом. Паша расстегнул молнию, прямо сверху лежало самое нужное сейчас — малиновый, толстой грубой вязки свитер. А еще хранились там адидасовский спортивный костюм, стопки рубашек и носков, меховые домашние тапочки. В красивой подарочной коробке пестрели этикетками три невиданные