– Ее заказал король?

– Да, миледи.

– Насколько я понимаю, орел – это сам он. Но какой во всем этом смысл?

Ее надзиратель заговорил ровным голосом, явно не получая удовольствия от собственных слов:

– Когда кто-то из нас спросил короля, в чем смысл этой росписи, он сказал, что орлята – это четыре сына, которые и после смерти будут преследовать его.

– Но Иоанн – всего лишь ребенок. Почему он и его сюда включил? – Про остальных Алиенора могла понять, но эта вопиющая глупость повергла ее в ужас.

– Так говорят и некоторые королевские придворные, миледи. Но король ответил, что боится, как бы самый молодой, которого он теперь обнимает с такой любовью, не нанес бы ему однажды самую больную и глубокую рану, переплюнув всех остальных детей.

– Это чепуха! – отрезала Алиенора.

– Нужно знать мысли короля в то время, когда он это говорил, миледи. Он заметил, что враги человеку – домашние его[67].

И не только дети, подумала Алиенора, вспоминая собственную роль в бунте сыновей. Но Иоанн! Иоанн никогда не предаст отца, который так избаловал его, так расточал ему свою любовь.

Иоанна уехала, сопровождаемая веселой кавалькадой, в Саутгемптон, где ее ждал корабль, чтобы везти за море. Трудно было Алиеноре прощаться с дочерью, смотреть, как та уходит из дверей замка, но королева держалась изо всех сил. Она давно уже привыкла справляться с печалью, ее закалили куда как более серьезные испытания, и она была полна решимости попрощаться с дочерью с улыбкой на лице.

Алиенора ожидала, что ее немедленно отвезут в Сарум, но Ранульф Гланвиль уехал по королевским делам, и никто не заводил речи о ее отъезде. Королева оставалась в Винчестере, гуляла по роскошным покоям в обществе одной только Амарии, а два ее стражника стояли у входных дверей. Алиенора решила, что Генри, вероятно, занят другими, более неотложными делами. И она могла только благодарить Господа за эту счастливую передышку от скуки и неудобств Сарума.

В день архангела Михаила[68]королева все еще оставалась в Винчестере. Через окна она слышала музыку и звон кафедральных колоколов в честь сбора урожая. Сентябрь тихо близился к своему завершению. Стало холодать, наступил октябрь, но Алиенора по-прежнему оставалась в Винчестере. Как-то утром к ней пришел смотритель замка с кожаным дорожным сундуком.

– Миледи, это прислал его величество король. Это для вас и вашей прислуги.

Алиенора, которая решила, что этот сундук – сигнал к ее отъезду, уставилась на смотрителя разинув рот, потом посмотрела на окованный железом сундук. Неужели это подарок от Генри? Еще одно предложение мира? Может быть, Господь смягчил его сердце?

Когда смотритель замка ушел и осталась одна Амария, Алиенора, раздираемая сомнениями, подняла крышку и не без удивления вытащила из сундука два алых плаща, две накидки такого же цвета, две меховые шкуры и расшитое покрывало. Амария удивленно вздохнула.

– Кажется, я знаю причины этой щедрости, – сказала Алиенора, чувствуя, как потеплело на ее сердце. – Думаю, за это я должна благодарить мою дочь Иоанну.

Конечно! Душенька Иоанна, которая видела нищету матери, обратилась к отцу. Это ни в коем случае не уменьшало благородства его жеста, сказала себе Алиенора. Ведь Генри вполне мог проигнорировать просьбу дочери. Но он все же прислал эти прекрасные одежды. И об Амарии не забыл. Конечно, она испытала укол ущемленной гордости оттого, что муж не подумал о различии в статусе между королевой и служанкой, прислав последней такую же одежду. Но Генри и сам любил просто одеваться и не придавал никакого значения придворной мишуре. Поэтому ему, возможно, не пришло в голову, что Алиеноре нужна одежда более богатая, чем ее горничной. Самое главное, что он прислал это. Уже немало – теперь у них будет хорошая теплая одежда на зиму.

Монастырь расположился на острове между двумя ручьями, вытекающими из Темзы. Он стоял, мощный и серый, среди зеленых полей, где без устали работали добрые монашенки. Ручной труд – труд Божий, подумал Генрих, он почти так же важен для устава святого Бенедикта[69], как и молитва.

Король приехал из Вудстока, поездка в который оказалась мучительной. Генрих с трудом заставил себя подняться по лестнице в пыльные пустые комнаты башни, пройти по заросшему лабиринту с шиповником, цепляющим злобными колючками. Он сразу же понял, что приезжать сюда не следовало. Пребывание в доме, где прежде жила его возлюбленная, порождает слишком мучительные воспоминания.

Поэтому Генрих отправился в Годстоу, дабы найти успокоение в монастыре, где его возлюбленная искала убежища. Он отчетливо помнил тот страшный день два года назад, когда Розамунда пришла к нему – лицо встревоженное, вишневые губы дрожат…

Она обнаружила уплотнение у себя на груди, сказала Розамунда, и это ее напугало, потому что ее бабушка умерла из-за опухоли в этой же самой части тела.

Генрих решил, что Розамунда паникует на пустом месте. Он прощупал уплотнение, провозгласил, что это всего лишь прыщик, а потом, охваченный страстью при виде и прикосновении к груди возлюбленной, без дальнейшего шума овладел ею, усмирив ее страхи… по крайней мере, так ему показалось.

Но прыщик не прошел. Шли месяцы, а уплотнение все увеличивалось в размерах, проникло на поверхность сквозь кожу, стало болезненным. Розамунда плакала дни напролет, впадала в истерику, говорила, что это наказание за великий грех, который она совершила, полюбив его. Они больше не должны спать вместе, просила она. Встревоженный ее состоянием и разросшейся язвой, Генрих вызвал врачей, которые принялись талдычить о разбалансировке жидкостей. Они сделали его обожаемой возлюбленной кровопускание, поставив пиявки. Но лечение не дало никакого результата. Розамунда продолжала таять на глазах. В результате не осталось уже никаких средств, которые могли бы предложить врачи.

– Это суд Божий, – снова сказала Розамунда. – Я совершила страшный грех не только против Господа, но и против королевы Алиеноры. Эта болезнь дана мне в наказание.

– Насчет королевы можешь успокоиться, – грубо ответил Генрих. – Если бы не ее упрямство, я бы женился на тебе.

– Нет, Генри, – печальным голосом ответила Розамунда. – Поступить так было бы неправильно. Папа Римский знал это и потому отказался аннулировать твой брак. Королева Алиенора – твоя жена и мать твоих детей, что бы она ни сделала. А я, совершив с тобой прелюбодеяние, причинила ей вред. И теперь несу наказание за это.

– Пустые фантазии! – взбесился Генрих.