Людвиг заметил, что Киона, продолжая стоять к нему спиной, плачет. Ее плечи слегка подрагивали.

– Киона, прости меня, я не хотел причинять тебе боль. Я просто вспоминал старые добрые времена. Самые лучшие в моей жизни воспоминания связаны с теми зимними днями, которые я провел в Валь-Жальбере, на мельнице Уэлле. Шарлотта казалась мне очень красивой с ее вздернутым носиком, губками бантиком и карими глазами, взгляд которых был таким озорным!

– Она и сейчас такая, Людвиг, – сказала Киона, поворачиваясь к немцу лицом.

– Ты права. Однако наша с ней любовь уже изменилась.

Людвиг, как и прежде, говорил медленно. Он старался изъясняться грамотно на французском языке, однако никак не мог избавиться от легкого немецкого акцента.

– Не надо так говорить. Еще будучи маленькой девочкой, я поняла, что мне нужно свести вас друг с другом, что ты – тот мужчина, которого ждала Шарлотта, испытавшая к тому моменту уже немало разочарований в своих отношениях с сильным полом. Вы должны и дальше друг друга любить, всю свою оставшуюся жизнь.

– Заставить себя любить кого-то невозможно. Я пообещал себе найти чувства в глубине сердца, но их там нет. А если и есть, то очень мало.

Киону вдруг охватило отчаяние. Она посмотрела на Людвига своими янтарными глазами, которые блестели от наполнивших их слез.

– Я не верю тебе, Людвиг. Ваша история любви была такой удивительной! В моих глазах и в глазах наших близняшек вы были восхитительной парочкой, и мы мечтали когда-нибудь встретить такую же любовь. Сегодня утром ты сходил с ума от одной только мысли о том, что можешь ее потерять.

– Ну конечно, она ведь моя жена, мать моих детей, и я буду ей верен. Я вполне смогу провести всю свою оставшуюся жизнь рядом с ней, но она будет для меня подругой – всего лишь подругой. Я, видишь ли, очень терпелив. Долгое время я был безумно влюблен. Я мирился абсолютно со всем. В Германии я еще любил ее всем своим сердцем, пусть даже и закрывал глаза на то, что у нее возникают трения с моей матерью, присматривавшей за нашими малышами. Однако мало-помалу моя любовь поносилась…

– Поизносилась, – машинально поправила его Киона. – Позволь мне дать тебе один совет, Людвиг. Если материя износилась где-то с краю, от нее отрезают изношенный участок, подрубают край и благодаря этому получают кусок материи, который может прослужить еще очень долго.

– Да, может быть, и так, – ответил Людвиг не слишком уверенным голосом.

– Вы разговариваете о шитье? – вдруг раздался низкий голос Одины. – А как же Шарлотта? Вам нужно быть рядом с ней. Если не сидеть возле ее кровати, ее могут забрать демоны.

– Я только что вышел из ее комнаты, Одина, – сказал Людвиг. – Ей хотелось спать, и я не стал мешать. Суп стоит на медленном огне. Стол накрыт.

– Ты хороший парень, – закивала старая индианка.

Раздавшийся где-то вблизи шум мотора заставил их замолчать. Киона увидела, что возле конюшни остановился черный «линкольн» ее отца. К ее превеликому удивлению, из него вышла Эрмин, причем только она одна. Ее силуэт резко выделялся на фоне серых сумерек из-за одежды: белого свитера и широкой синей юбки. Волосы Эрмин были собраны в хвост.

– Ты проиграла спор, Киона, – констатировал Людвиг.

– Мин! – воскликнула девушка. – Как я рада тебя видеть!

Эрмин обняла свою сводную сестру и поцеловала ее в лоб.

– Какой теплый прием, моя малышка! Как дела у Шарлотты?

– Она сейчас отдыхает, – сообщил Людвиг. – Вы умеете водить машину, Эрмин?

– Я научилась во Франции. Это ведь очень просто. Думаю, получу водительское удостоверение еще до наступления зимы. Папа одолжил мне свою машину. Он полностью мне доверяет, и ему в кои-то веки не пришлось играть роль шофера. Добрый вечер, бабушка Одина. Какая печальная новость, не так ли?

– Да, очень печальная!

– Людвиг, вашим детям, похоже, очень нравится в Робервале. А еще они в восторге от картонного домика для куклы и от фокстерьера. Когда я уезжала, они были в пижамах и шли ужинать. Можно я взгляну на Шарлотту, даже если она спит? Я так переживаю за нее с сегодняшнего утра! Киона предупредила меня в свойственной ей манере, но я не знала, что конкретно произошло. Я позвонила маме из гостиницы в поселке Перибонка.

– Мин, раз уж ты приехала, я пойду прогуляюсь по поселку, – заявила Киона. – Я не голодна. Ужинайте без меня.

– Если ты нуждаешься в прогулке, не стану тебя удерживать силой, хотя вообще-то я надеялась, что ты побудешь со мной.

– Но ты ведь тоже заночуешь здесь, да?

– Конечно. Иди, разомни ноги. У тебя очень встревоженный вид. День, видимо, был тяжелым.

– Да, очень тяжелым…

Киона произнесла эти слова шепотом, дыша прерывисто. Она поспешно обогнула дом и направилась к реке Уиатшуан прямо через лес.

«Я когда-то шла по этой тропинке вслед за Тошаном. Это было в июле. Прошло, в общем-то, не так уж много времени, а мне кажется, что это было лет сто назад», – подумала она.

Чем дальше она шла, тем спокойнее билось ее сердце. Запахи, исходящие от влажной земли, сначала очаровали ее, а затем напомнили, как она бежала стремглав ночью по лесу на берегу озера Онтарио. Она сломала тоненькую кленовую веточку, преградившую ей путь, и зажала ее в руке. Девушке очень хотелось увидеть, как из зарослей выскакивает красивый серый волк, однако между стволов деревьев не было видно никого.

«Мама, явись ко мне, прошу тебя! Мне слишком трудно быть такой, какая я есть! Другим людям я говорю, что уже не боюсь и держу все происходящее со мной под контролем, однако это неправда. Мама, Тала-волчица, услышь свою дочь!»

Дойдя до вершины скалы, находящейся на берегу реки, Киона принялась выкрикивать имя своей матери. Затем, устав и чувствуя, что у нее от натуги уже начало болеть горло, она прилегла на каменную поверхность, которая, высохнув совсем недавно, была холодной.

«Мне хотелось бы, чтобы снова пошел дождь, хотелось бы искупаться в слезах неба», – подумала Киона, закрывая глаза и испытывая при этом приятное чувство легкости во всем теле.

Где-то неподалеку раздались крики совы. Вода журчала, направляя свой бег, как и тысячи лет назад, к большому озеру Сен-Жан. Свежий ветерок шевелил золотистые локоны Кионы, лежащей на скале ничком. Погрузившись в дремоту, она не обращала на этот ветерок ни малейшего внимания. Киона постепенно засыпала, и перед ее мысленным взором стали появляться различные сцены. Хотя она и пребывала в полусознательном состоянии, у нее возникло впечатление, что она смотрит какой-то фильм или же листает книгу, фотографии в которой быстро сменяют одна другую. Сначала она увидела Делсена – увидела его глаза, похожие на глаза олененка и полные каких-то непонятных грез, увидела его красивые губы, изогнувшиеся в высокомерной ухмылке… Делсен шел по тротуару в каком-то городе, который, похоже, был очень большим и в котором высились огромные жилые дома. Бросив на нее, Киону, насмешливый взгляд, он послал ей воздушный поцелуй. Мгновением позже Киона увидела себя и Делсена голыми все в той же реке. Они крепко обнимали друг друга, но настоящей интимной близости между ними не было. Затем последовала целая серия коротеньких сцен: Лоранс плывет к острову Ужей; Фокси бросается в озеро и борется с волнами; Лоранс, радостно улыбаясь, раскрашивает в зеленый цвет крышу картонного домика для куклы… После этого перед мысленным взором Кионы предстало милое лицо тети Габриэль – ангела-хранителя Бадетты. Затем она увидела, как Шарлотта – исхудавшая и с восковой кожей – хлопает в ладоши на вечеринке, посвященной ее, Кионы, возвращению, и как Тошан – ее сводный брат, рожденный на свет Талой-волчицей, – забивает гвозди в доски. Он выглядел великолепно: медная кожа, иссиня-черные волосы, волевое и удивительно самоуверенное выражение лица. Через несколько мгновений вместо облика повелителя лесов появилось совсем другое лицо – очень красивое, с ясными светло-голубыми глазами, обрамленное светлыми кудрями. Оно находилось как бы за туманной дымкой. В выражении этого лица чувствовалась безграничная доброта. Киона старалась повнимательнее рассмотреть это лицо, но чем больше она в него вглядывалась, тем более плотным становился туман, мешающий ей его разглядеть.