«Нет, нет!» – простонала Киона, просыпаясь.

Ее сердце колотилось так сильно и быстро, что ей стало страшно.

«Что со мной?» – в испуге спросила она сама себя.

Уже почти наступила ночь. Киона, почувствовав смятение, поспешно пошла обратно в Валь-Жальбер. Она как-то по-детски обрадовалась, увидев освещенные окна Маленького рая с их москитными сетками и наполовину отдернутыми шторами. Ее любимая Мин, должно быть, с нетерпением ждала, когда она, Киона, вернется. Эрмин накормит ее горячим и вкусным овощным супом. А может, бабушка Одина предложит ей отведать говядины, поджаренной с салом на сковородке. Затем они будут все вместе сидеть при свете ночника в ожидании, не понадобится ли что-нибудь Шарлотте. Какой бы поступок ни совершила Шарлотта, все равно надо было за ней ухаживать и ее оберегать. «Я не должна ее осуждать, потому что, вполне возможно, мы сами не были достаточно бдительны, мы за ней недоглядели. Особенно я. Она последовала гнусным советам Иветты, которая никогда не отличалась щепетильностью».

Киона поднялась по ступенькам крыльца и вошла, улыбаясь, в дом. На кухне никого не было. Из супницы не поднималось пара, а тарелки были чистыми. Во всем доме было ужасно тихо. «Гробовая тишина!» – подумала Киона, подходя к приоткрытой двери гостиной.

Из гостиной до нее донеслись какие-то звуки: кто-то говорил, кто-то плакал. Почувствовав недоброе, Киона поспешно зашла в гостиную. Ее внимание невольно привлекла тусклая лампа. Уставившись на ее абажур из красной бумаги, она лишь через несколько мгновений обратила свой взор на узкую кровать, где лежала Шарлотта, карие глаза которой были широко раскрыты, а милое личико, казалось, было полно жизни.

Эрмин стояла на коленях и молилась. Увидев свою сестру, она встала.

– Киона, крепись, дорогая моя! Шарлотта нас покинула.

– Нет, такого не может быть, я бы об этом знала заранее, – возразила Киона.

Бабушка Одина начала монотонно и протяжно петь грудным голосом. Ее пение было похоже на мелодичный и ритмичный плач.

– А где Людвиг? – спросила Киона, не осмеливаясь снова посмотреть на мертвую Шарлотту.

– Он пошел поставить в известность Онезима. Киона, это ужасно. Когда ты ушла, я вернулась сюда, в эту комнату. Зашла в нее на цыпочках. Мне показалось, что Лолотта спит. Она лежала в непринужденной позе, а выражение ее лица было безмятежным. Я вышла из комнаты, и мы еще немножко поболтали возле дома. Заходить в дом мы не стали, потому что боялись ее разбудить. Есть нам не хотелось, и мы решили, что дождемся тебя и только после этого все вместе поужинаем. И тут вдруг Людвиг резко встал и вошел в дом. При этом он громко упрекал себя за то, что оставил жену одну. Затем мы услышали, как он закричал. Это был крик ужаса.

Эрмин, почувствовав сильное волнение, замолчала. Инстинктивным жестом она оперлась на плечо Кионы.

– Кровотечение! – продолжила затем Эрмин. – У нее было кровотечение еще тогда, когда мы находились рядом с ней. Как такое могло произойти?.. Я не смогла ни попрощаться с ней, ни обнять ее. Она не взглянула в последний раз на своих малышей, прежде чем уйти в мир иной. Шарлотта умерла в полном одиночестве – она, которая так не любила оставаться одна. Господи, если бы ты только видела эту лужу крови! Простыни были пропитаны кровью насквозь. Кровь была везде, везде!

Почувствовав отчаяние, Эрмин снова замолчала. Теперь было слышно только заунывное пение бабушки Одины.

– Я не хочу, чтобы она умерла, – вдруг сказала Киона каким-то странным тоном и сильно изменившимся голосом. – Она не должна была умереть. Уже не должна была. Этого не должно было произойти.

– Я знаю, я знаю, нам не следовало оставлять ее одну ни на минуту, но Людвиг сказал, что Эстер ее осмотрела и что оснований для беспокойства нет. Вообще-то, надо сказать, любая медсестра хуже разбирается в медицине, чем врач. Однако была ведь большая вероятность того, что у Шарлотты возникнут проблемы в ходе беременности, и мы об этом знали. Ты помнишь, как она рожала Томаса? Она тогда потеряла очень много крови!

Киона попятилась: она вдруг почувствовала сильный и едкий запах, который поначалу не замечала. Она сильно помрачнела, по-прежнему не осмеливаясь взглянуть на неподвижное тело Шарлотты.

– Ее уже больше нет, моей Шарлотты, – прошептала Киона. – Это тело – не более чем пустая оболочка. Мин, не трогай меня, ты причиняешь мне боль!

– Прости, я едва не схожу с ума от этого горя и от гнева на нас всех за то, что мы проявили такую халатность. Людвиг позвонит доктору Брассару от мэра. Наверное, неуместно произносить в данный момент эти слова, но нам, насколько я знаю, нужно получить от врача разрешение на захоронение. Киона, что с тобой?

Эрмин удивленно уставилась на свою сводную сестру, которая отвела взгляд и стала смотреть в угол комнаты. Одина тут же прекратила свое монотонное пение и тихо спросила:

– Она там, да, малышка?

– Да, – ответила Киона, стоя абсолютно неподвижно.

Она увидела в этом углу – между окном и комодом – прозрачный расплывчатый силуэт. Она узнала бы его из тысячи. Силуэт внезапно исчез, как будто его испугал раздавшийся грубый и хриплый голос Онезима.

– Черт побери! – выругался брат Шарлотты, заходя в комнату. – Боже всемогущий! Вот так дела! Моя маленькая Лолотта умерла!

Гигант, раскрыв рот, зашатался и едва не упал на тело своей сестры. Удержавшись на ногах, он медленно опустился на колени.

– Ну что за муки небесные! Этого не может быть! – стал всхлипывать он. – Я перепугался, когда узнал, что она опять беременна и что ей придется рожать. И тут вот такой удар, черт побери!

– Прошу тебя, мой бедный Онезим, не ругайся ты так! – покачала головой Эрмин.

– Отнесись к этому снисходительно, Мимин! – пробурчал Онезим. – Это ведь моя сестра, моя! Моя маленькая сестренка. И она умерла!

Киона, почти ничего не видя перед собой от охватившего ее волнения, вышла из комнаты. Чувствуя, что к горлу у нее подступает ком, и еле сдерживая слезы, она вдруг всей душой захотела вернуться в прошлое, снова стать шестилетней или восьмилетней девочкой, носить на себе амулеты и ожерелье своей прабабушки Алиетты, уроженки Пуату. Ее очень удивляло то, что у нее не возникло ни малейших предчувствий относительно безвременной кончины Шарлотты. «Я то и дело даю сбой – как часто ломающиеся часы! – подумала она, выходя на огород. – Лоранс я спасти смогла, а Шарлотту – нет. Но ведь я же все поняла бы, если бы у меня хотя бы было видение про ту кровь, которая унесла с собой ее жизнь! Боже мой, а что будет с Аделью? И с Томасом? У них уже никогда больше не будет мамы, никогда».

О том, как тяжело ребенку жить без мамы, Киона знала очень хорошо. Особенно если ребенок еще с пеленок привык к тому, чтобы мама пела ему колыбельные на ночь, то и дело целовала и ласкала и держала его за ручку с тех самых пор, когда он стал делать первые шаги.

Киона пошла куда глаза глядят, ежась от озноба и терзаясь чувством вины, от которого она, как ей казалось, задыхалась.