слово», — ясно, словно это было вчера, вспомнила Фаина слова нищенки, которой он подала милостыню в далёком восемнадцатом. Рядом с ней стоял мальчик и смотрел на неё глазами, полными горя. Неужели это действительно было?

Потрясённая, она замерла, и горячие слёзы на щеках омывали и очищали душу от всего того дурного и тёмного, что наросло за блокадное время.

* * *

— Анастасия Кондратьевна, вас ожидают на проходной, — сообщила Насте Екатерина Семёновна из отдела нумизматики. Опираясь на палку, Екатерина Семёновна поднялась на чердак, где сотрудники Эрмитажа ликвидировали последствия дневного обстрела. Удивительно, но двухсотлетняя кладка, выполненная на века, выдерживала попадания снарядов. Благом оказалось и то, что осенью сотрудники подняли на чердак многие тонны песка и равномерно рассыпали их по всему потолку. Но сейчас один из снарядов перебил строительную ферму над Николаевским залом, и Настю послали на подмогу ремонтникам: подай, принеси, подержи и всё такое прочее.

От слов Екатерины Семёновны она помертвела — с хорошими вестями приходили редко. Ноги сразу стали ватными: когда она на прошлой неделе видела маму, та была очень слаба. Насте с трудом удалось уговорить её выпить кипятка с разведёнными сухариками, сэкономленными в эрмитажной столовой от своего пайка.

Резко повернувшись, так что потемнело в глазах, она глухо спросила:

— Кто пришёл?

— Милиционер. — В голосе Екатерины Семёновны прозвучало неодобрение. Весь Эрмитаж знал о Настином преследовании ракетчика и о её позорном приводе в родные пенаты.

— Вместо того, чтоб наградить, теперь по следствиям затаскают, — высказала общее мнение повариха и подлила Насте лишнюю ложку дрожжевого супа.

Уф! Можно выдохнуть, потому что о несчастье с родными милиция нынче не извещает, а остальные беды она уж как-нибудь переживёт. По пути Настя решила, что не даст себя запугать, потому что правда на её стороне: ракетчиков задержали, подозрения с неё сняты и нечего трепать нервы порядочным людям. Хвала небесам, что в данный момент она без каски на глазах и прилично обута в резиновые боты.

На проходной навстречу ей поднялся невысокий хмурый мужчина со впалыми щеками и жёстким ртом, словно прочерченным резцом на граните. Судя по знакам отличия в петлицах — старший лейтенант. Хотя они виделись совсем короткое время, она сразу узнала своего конвоира. Удивительно, но в суматохе погони запомнились ясно-серые глаза под густыми ресницами и крепкая рука с длинными музыкальными пальцами, похожими на пальцы папы Глеба.

Остановившись напротив милиционера, Настя выжидательно молчала, предоставляя ему возможность заговорить первому.

Он чуть смущённо улыбнулся:

— Был неподалёку и решил зайти, поинтересоваться вашим самочувствием. Не каждый день встречаются отважные девушки, готовые босиком по снегу преследовать диверсантов.

От удивления Настя не сразу нашлась с ответом. Видимо, он понял её замешательство как нежелание общаться и понурил голову:

— Ну, если у вас всё в порядке, я пойду. Рад, что вы здоровы, Анастасия Кондратьевна.

— Просто Настя, — быстро сказала Настя и смягчила тон. — Подождите, не уходите!

— Тогда я просто Илья. Илья Карогодов, оперативный уполномоченный Центрального отделения милиции.

— Что означает оперативный уполномоченный?

Он слегка пожал плечами:

— Сыщик. Раньше ловил уголовников, а теперь приходится ракетчиков. Хотя и уголовников тоже хватает, особенно спекулянтов. — На его лоб набежала тень, и Настя сразу же поняла почему, как понял бы любой ленинградец, что получает в день сто двадцать пять граммов тяжёлого блокадного хлеба с запахом жмыха и хвои.

Насте захотелось хоть ненадолго отвлечь его от горьких мыслей, но как? Немного поколебавшись, она предложила:

— Илья, хотите, я покажу вам Эрмитаж?

— А можно? — Его лицо посветлело и немедленно стало очень симпатичным и молодым.

Она пожала плечами:

— Честно сказать, не знаю, но думаю, что Иосиф Абгарович, наш директор, не станет возражать. Ведь это именно вы спасли Эрмитаж от ракетчиков.

— Ну, всё же не совсем я, — оживился Илья и внезапно просиял как ребёнок. — Вы не представляете, как я люблю Эрмитаж. Особенно рыцарский зал. Ребёнком мне он даже снился, и я представлял себя рыцарем в сияющих доспехах на белом коне. Но нас водили всего пару раз. Зато когда стал студентом, то бегал в Эрмитаж едва ли не каждые выходные.

— Пойдёмте!

Настя повела его по лестнице мимо приколотого кнопками листа в чёрной рамке: «Младший лейтенант Аносов пал смертью героя». Рядом с траурным бюллетенем— объявление для эрмитажной команды МПВО и приказ свободным сотрудникам собраться у запасного выхода для разбора завалов и заготовки топлива.

Огромные окна, выходящие на Неву, светомаскировкой не закрывали, и свет зажигать строго воспрещалось, поэтому тусклый зимний полдень бледно отсвечивал сквозь стёкла намёком на солнечную погоду. Остановившимся взглядом Илья смотрел на мешки, ящики и кульки, в которые укутывали сокровища, на пустые рамы на стенах. В зале Лебедя на мозаичном полу лежали алебарды и пики, и снова рамы, рамы, рамы — словно ослепшие глаза, разучившиеся плакать.

В промороженном помещении шаги гулко разлетались по наборным паркетам, эхом отражаясь в высоких витринах. Сразу за Двадцатиколонным залом одиноким стражем стояла огромная Колыванская ваза из зелёной яшмы.

— Её вес девятнадцать тонн, — сказала Настя, — естественно, что нашими силами такой груз не сдвинуть.

— Понимаю, — кивнул Илья, — этакую махину не спрячешь. — Он обвёл рукой пространство музея: — Представляю, сколько вам пришлось работать, чтобы укрыть ценности!

— И не говорите! — горячо подхватила Настя. — Мне казалось, что я никогда не смогу выпрямить спину и навек останусь горбатой, как верблюд.

Неосознанным движением она дотронулась до носа, проверяя, не идёт ли кровь. Слишком ярко встали в памяти беспокойные дни отправки эшелонов в эвакуацию.

Прямо посреди зала они обошли кучу песка с воткнутой посредине лопатой.

— Зажигалки? — понимающе спросил Илья, и Настя утвердительно кивнула:

— Да, у нас каждое помещение приготовлено к обороне. — Она немного подумала. — Но, пожалуй, одну картину я могу вам показать.

Деревянные щиты наглухо закрывали все тринадцать окон Лоджий Рафаэля вдоль Зимней канавки, и, проводя Илью по тёмной галерее, ей пришлось взять его за руку. Он сжал её пальцы, и Настя почувствовала, как от его ладони по телу побежало обжигающее тепло.

Фреска Фра Анджелико «Мадонна с младенцем, святым Домиником и святым Фомой Аквинским» была закреплена на стене в зале итальянской живописи, и от вражеских снарядов её защищали лишь бумажные полоски на окнах невской стороны Эрмитажа. Фреска была слишком тяжела и хрупка для упаковки.

Настя много раз любовалась на тонкие черты Мадонны, выписанные пятьсот лет назад, но сегодня ей показалась, что святая Мадонна особенно задумчива и грустна.

— Символично, — благоговейным полушёпотом сказал Илья.

И Настя еле слышно откликнулась:

— Я верю в Бога.

Илья помолчал, а потом медленно и