и повели вдоль Зимней канавки к Неве. За время, пока она бегала по улице, на шерстяных носках наросла ледяная корка, и она не шла, а волочилась, стараясь удержать равновесие. Проклятая каска на глазах позволяла лишь смотреть под ноги, где в темноте ночи на мостовую шлёпались мокрые хлопья снега. Больше она не пыталась вывернуться, а просто шла и тупо считала шаги: один два, десять, двадцать. Зачем? Сама не знала. Её конвоир остановился у служебного входа в Эрмитаж под выпуклым козырьком над тяжёлой дверью. Дежурная Анфиса Петровна стояла в дверях и при виде Насти с милиционером испуганно охнула:

— Что случилось?

Видимо, пока Настя ловила ракетчика, к Анфисе Петровне успело подойти подкрепление, потому что когда милиционер втолкнул Настю в помещение, на лестнице слышались движение и разговоры.

— Ваша сотрудница? — суровым голосом спросил милиционер, и ему нестройно откликнулся разномастный хор голосов:

— Наша, наша! Она побежала ракетчика искать!

— Это Настя Сабурова, то есть Анастасия Кондратьевна — младший научный сотрудник. Мы за неё ручаемся!

Настя почувствовала, как её руки стали свободны, и наконец смогла сдвинуть каску на затылок, чтоб разглядеть своего сопровождающего. На фоне синей форменной шинели его лицо казалось бледно-серым. Она строптиво нахмурилась:

— Вы ошиблись, товарищ милиционер! Ракетчик не я. Вы схватили меня, а его упустили, и он теперь снова начнёт наводить на Эрмитаж! А мы — объект особой важности, у нас сокровища, у нас…

Она не успела договорить, потому что милиционер устало сказал:

— Арестовали мы ракетчиков, товарищ младший научный сотрудник Сабурова, не кипятитесь. Их двое было — мужчина и женщина. Сигналили от двадцать шестого дома.

— Поймали! — эхом пронеслось по присутствующим.

— Поймали? Арестовали? — повторила Настя и почувствовала, словно из неё вынули все кости, а сама она превратилась в аморфную массу. — Слава Богу! Но почему тогда вы меня задержали?

— А у вас есть ночной пропуск? — вопросом на вопрос ответил милиционер.

— Нет, — ответила она механически, потому что сил объясняться и оправдываться не хватало, настолько вымотал её суматошный бег за ракетчиком.

— То-то и оно, что вы без пропуска. Это серьёзное нарушение. — Милиционер вдруг охнул. — Да вы никак босиком?

— Валенки бежать мешали, — нехотя призналась Настя, мечтая, чтоб её отпустили восвояси и больше не теребили.

Милиционер глянул на сотрудников и приказал:

— Быстро забирайте её к печке, или что там у вас есть тёплого. Хотя погодите. Вот, отхлебните! — Он быстро отстегнул от пояса фляжку и протянул Насте: — Пейте!

Она было заартачилась, но милиционер неумолимо поднёс фляжку к её губам и буквально влил несколько глотков, проскользнувших в желудок огненным шаром. Вверх по лестнице её уже вели под руки. На заплетающихся ногах Настя поднялась в тёплую комнатку с горящей буржуйкой, и только тогда до неё дошло, каковы могли бы быть последствия погони за диверсантом. Но всё обошлось. Ну не чудо ли, в самом деле?

* * *

К декабрю в городе стало совсем худо с продовольствием, и покойники на улицах превратились в обыденность, которой перестали ужасаться. Просто перешагивали через занесённого снегом и брели дальше в надежде скорее попасть в тепло, потому что город сковали сильные морозы. Стужа лютовала весь январь и ослабла лишь в конце февраля, когда день прибавился на воробьиный скок, а на деревьях закаркали вороны.

Как ни странно, но почта доставляла письма в блокадный город. Если бы сегодня Фаине не принесли треугольничек от Глеба, она не дожила бы до обеда. Вчера у неё начался голодный понос — предвестник скорой смерти. Но она не могла, не имела права умереть, не прочитав письма с фронта. Распухшими пальцами Фаина разгладила на столе листок бумаги с пятнами от масляной коптилки.

«Милая моя Фаечка! Не беспокойся обо мне. Я был легко ранен, вышел из окружения и теперь снова в строю…»

Слава Богу, Глебушка жив и здоров. По крайней мере, был жив, когда писал это письмо.

Откинувшись на спинку стула, Фаина медленно обвела глазами стены, оклеенные зеленоватыми обоями, окно с полосками газетной бумаги по стеклу, широкий подоконник, откуда две голубоглазые болтушки любили смотреть на улицу. Ей не хотелось умирать в этой комнате, иначе семье будет трудно вернуться в дом, где лежала мёртвая мама. Тем более неизвестно, через сколько времени её найдут. Вполне может быть, что через несколько месяцев. Соседи умерли, и квартира полностью опустела, если не считать, что её жизнь пока не закончена. Пока.

Очень медленно, потому что каждый шаг давался с трудом, она спустилась во двор и уселась на ступени. Сквозь затуманенную голову вспомнились семнадцатый год и молодой доктор Сергей — муж Наденьки. Слава Богу, что Надюша сейчас в безопасности. Наверное, у них уже есть детки, которых Надюша учит играть на рояле. Фаина попыталась вызвать в памяти звуки музыки, но их заглушали гул в ушах и медленные удары сердца, которые ощущались в биении пульса на шее.

Интересно, случилась бы блокада, если бы не революция? Странно, но перед смертью аморфные мысли внезапно обрели чёткость и связность.

Фаина прислонилась головой к косяку и подставила лицо под луч солнца. Перед глазами маячила проталина, оставленная недавней оттепелью. Обидно, протянув всю голодную зиму, умереть на пороге весны. Хорошо, что на прошлой неделе нашлись силы дойти до церкви: теперь не так страшно умирать.

Мимо, не останавливаясь, брели люди, похожие на тени. В Ленинграде привыкли к смерти. Но один, высокий командир, внезапно остановился и присел на корточки. Его глаза оказались вровень с Фаиниными.

— Вам помочь?

Наверное, этот командир только что прибыл в город, иначе бы знал, что помочь умирающему от голода может только кусок хлеба, размоченного в кипятке, или глоток жидкой каши.

Прикрыв глаза, Фаина не стала тратить время на ответ. Но офицер не уходил.

— Вот, возьмите.

На колени Фаине легло что-то тяжёлое. Она открыла глаза. Военный доставал из заплечного мешка и выкладывал банку тушёнки, коробочку бульонных кубиков, гороховый концентрат.

— Это мне? Почему? — почти теряя сознание, прошептала Фаина.

Командир запихал продукты Фаине за пазуху, благо пальто болталось на ней, как мешок.

— Почему? Потому что когда-то давно, в восемнадцатом году, незнакомая девушка накормила меня баранкой и подала милостыню. Теперь я возвращаю этот долг вам.

— Почему мне?

— Не знаю. — Он пожал плечами. — Мы не всегда можем объяснить свои поступки.

Военный помог Фаине подняться и проводил до двери.

— Прощайте, — он широко улыбнулся, — мне пора в полк. Постарайтесь дожить до победы!

«Храни тебя Бог. А кусок хлеба, что нам не пожалела, к тебе вернётся. Помяни моё