– Так я и знала, – ответила она. – Ты испугался.

Он закричал:

– Испугался!.. Испугался!.. Ни один человек не застрахован от того, чтобы испугаться! Ну тебя, с твоими проклятыми стеклянными шариками, пустыми, совершенно идиотскими шариками!

И, хлопнув дверью, ушел.

На следующее утро Давид позвонил на работу и сказал, что болен. «Собственно говоря, – подумал он, – я никогда не был так болен, как теперь, с таким же успехом я могу умереть, я готов к смерти, хотя по моему виду этого не скажешь». На всякий случай он принял аспирин и измерил температуру, оказавшуюся нормальной, затем снова лег в кровать и натянул одеяло на голову, но телефон не выключил.

Телефон зазвонил только вечером, но это была всего-навсего Ингер.

– Милый друг, ты болен? – спросила она. – Это горло? Нет? Как ты себя чувствуешь?

– Скверно, – сказал Давид. – Пожалуй, болезнь эта затяжная.

– Могу я прийти к тебе и приготовить чай или что-нибудь еще? Подумай, может, надо было бы вызвать врача, чтобы он осмотрел тебя?

– Нет-нет, со мной ничего, ровным счетом ничего страшного. Я только хочу спать и чтоб меня оставили в покое, абсолютном покое, понимаешь?

Прежде чем Давид успел исправить свою невежливость, Ингер спросила:

– Не позвонить ли мне Эммелине?

Этого он от Ингер не ожидал и на миг утратил дар речи.

– Ты слушаешь? – спросила она.

– Да! Мне хорошо, все хорошо, Ингер. Спасибо тебе. Ты, наверное, скажешь ей, что мне совсем худо?

Давид ждал, однако дверной колокольчик так и не зазвонил. Но задребезжал телефон, раздался голос Эммелины. Наконец-то!

– Давид? Ингер говорит, что ты болен. Она была очень приветлива.

– Приветлива? А почему ей не быть приветливой?

– Она меня не любит, – как бы мимоходом объяснила Эммелина. – Что с тобой?

– Я не знаю. Все плохо.

– Конечно плохо. Однако мне кажется, что тебе лучше встать. Я жду внизу на углу.

На какой-то миг его обуял гнев, но он только сказал:

– Ты понимаешь, что я очень слаб?

– Я знаю, – ответила Эммелина.

На улице весенние сумерки были почти теплыми.

Она сказала:

– Пойдем встретимся с Кнутом, он огорчен, что ты так редко показываешься.

– Ты с ним разговаривала?

– Нет! Но он огорчен.

Когда они вошли, Кнут поднялся из-за стола.

– Привет! Как приятно! – сказал он. – Фрёкен, две большие кружки пива и маленькую рюмку мадеры для дамы. На работе – полный порядок?

– Да так… Ну а ты? Тебе удалось продать что-нибудь за последнее время?

– Ну да, один «мерседес», а удалось, потому что я сказал, что, мол, наверняка один из ваших друзей ездит на машине той же марки, подержанной. По-настоящему мне следовало бы заплатить тебе процент от продажи! А что вы делаете сегодня вечером?

– Ничего особенного.

– Это хорошо, надо находить время, чтобы ничего не делать, это правильно, надо уметь отдыхать. Так, как это делает малютка Эммелина. Она просто существует и всегда такая, какая она есть, – не правда ли?

Он улыбнулся Эммелине, встал и бросил несколько монет в игральный автомат.

Они сидели довольно долго и переговаривались, когда им этого хотелось.

Давид с Эммелиной возвращались домой, пошел дождь.

– Собственно говоря, весенний дождь – это замечательно, – сказал Давид. – Да и краски лучше видны.

Давид не знал, что сильнее: его преданность Эммелине или его уважение к ней, – а где-то в нем жило и слабое чувство страха, которое испытываешь перед тем, что тебе чуждо, перед чем-то совсем иным, не поддающимся пониманию… И больше не удавалось сохранять в душе образ девушки со свечой; непостижимое каким-то образом удалялось все дальше и дальше.

Настало время, когда по телефону Эммелины стала отвечать прислуга:

– Нет, фрёкен нет дома; нет, она ничего не просила передать.

И так каждый день, в любое время суток – ее все не было и не было. Давид не позволял себе беспокоиться, у него и в мыслях не было, что с Эммелиной могло что-нибудь случиться. Он был лишь безгранично уязвлен тем, что она его бросила как раз тогда, когда он больше всего в ней нуждался.

И когда она наконец появилась, он закричал:

– Где ты пропадала? Ты мне не друг! Ты ведь знаешь… и так себя ведешь!

– Я была занята, – сказала она. – А теперь я здесь.

Пройдя мимо него в комнату, она села у стола.

Давид смотрел некоторое время на ее прекрасные волосы, тяжелые и мерцающие, а потом сказал:

– Я так ужасно устал, и ты это знаешь.

Эммелина сказала:

– Давид, мне некогда ждать, пока ты отдохнешь, уже поздно, и мне пора уходить.

– Твой голос звучит так строго, почему?..

– Ладно! Поспи немного, – сказала Эммелина, – я буду здесь, когда ты проснешься.

Он заснул; как поступил бы приличный человек, чтобы другие не испытывали угрызений совести? И тут же Давид впал в другой сон, в котором вел себя с болезненной четкостью и заставил всех вокруг бичевать себя за поступки, которым нет прощения.

Когда он проснулся, Эммелина была в его комнате. Вовсе уже не строгая, она нежным голосом спросила:

– Давид, ты считаешь, что поступаешь правильно? Подумай, неужели тебе ни капельки не любопытно?

Давид не слышал, он воскликнул:

– Эммелина! Ты знаешь, что я люблю тебя… – И быстро добавил: – Не говори, не говори, что тебе это известно!

Она наклонила голову, ее прекрасные волосы упали на лоб, так что он не видел ее лица, когда она ответила:

– Этого я не знала.

Потом, когда она ушла, он помнил лишь, что она обещала вернуться, но позже, гораздо позже, – так она сказала.

Давид проспал всю ночь без сновидений и проснулся в середине дня, зная: нет ничего, что было бы слишком поздно, абсолютно ничего. Потом мало-помалу он собрался, поехал автобусом на работу и встретил своего шефа.

– Хорошо, – сказал шеф, выслушав его, – я понимаю, желаю счастья – и дай как-нибудь о себе знать.

Все произошло совершенно просто. Давид подождал несколько дней, наслаждаясь в одиночестве вновь обретенной свободой. А потом поднялся этажом выше и позвонил в дверь Эммелины.

Отворила ему прислуга.

– Нет, – сказала она, – фрёкен уехала вместе со своими стеклянными шариками и со всем остальным. Я тоже скоро съеду отсюда. Прекрасная погода, верно?

– Разумеется, – ответил Давид. – И она не оставила никакого адреса?

– Нет, не оставила. По правде, я огорчена.

– Не огорчайтесь, – сказал Давид. – Она обещала вернуться.

Карин, мой друг

Перевод Л. Брауде

1

Однажды мы с мамой поехали в Швецию и жили у маминого брата и бабушки – маминой