Когда мы подходили к двери, он нас окликнул:

— Эй!

Мы оглянулись на узкое лицо, белеющее на белой подушке над белойпростыней — единственным другим цветом была только копна черных волос.Очертания его ног под простыней снова напомнили мне Дядю Сэма на парадеЧетвертого Июля у нас в городке. И вновь я подумал, что по его виду ему большечетырех месяцев не прожить. Однако добавьте к этой картине еще и полоски белыхзубов, потому что Стоук улыбался.

— Так что “эй”? — спросил Скип.

— Вас обоих так заботило, что я скажу Гарретссну иЭберсоулу.., может быть, у меня комплекс неполноценности или еще что-то, толькомне не верилось, что дело во мне. Так вы оба что, решили по-настоящемузаниматься, перемены ради?

— А если так, мы, по-твоему, вытянем?

— Возможно, — сказал Стоук. — Одно я помню про этот вечер. Иочень ясно.

Я решил, он скажет, что помнит, как мы смеялись над ним —Скип подумал то же самое, как сказал мне позже, — но оказалось не то.

— Ты внес меня в дверь смотровой в одиночку, — сказал онСкипу. — И не уронил.

— Само собой. Ты не так уж много весишь.

— И все же.., умереть это одно, но никому не хочется, чтобыего роняли на пол. Очень унизительно. Но раз ты сумел, я дам тебе хорошийсовет. Отвернись от спортивных программ, Кирк, если у тебя стипендия не поспорту.

— Зачем?

— Затем, что они превратят тебя в совсем другого человека.Возможно, времени это потребует чуть больше, чем потребовалось РОТС, чтобыпревратить Дэвида Душборна в Душку, но в конце концов они своего добьются.

— Что ты знаешь о спорте? — мягко спросил Скип. — Что тызнаешь о том, что значит быть членом команды?

— Я знаю, это плохое время для ребят в форме, — сказалСтоук, откинулся на подушку и закрыл глаза. Но отличное время для девушек,сказала Кэрол. 1966 год был отличным годом для девушек.

Мы вернулись в общежитие и пошли в мою комнату заниматься.Дальше по коридору в гостиной Ронни, и Ник, и Ленни, и почти все остальныетравили Стерву. Через некоторое время Скип закрыл дверь, чтобы не слышать ихголосов, а когда этого оказалось недостаточно, я поставил пластинку намаленький проигрыватель, и мы слушали Фила Окса. Оке уже умер — как моя мать икак Майкл Лэндон. Он повесился на своем поясе примерно тогда же, когда СтоукДжон подвизался на ниве “Гринписа”. Процент самоубийств среди уцелевших атлантидцевочень велик. Ничего удивительного, по-моему. Когда ваш континент уходит на днопрямо у вас под ногами, с вашей головой что-то происходит.

Дня через два после посещения Стоука в амбулатории япозвонил моей матери и сказал, что если она и правда может прислать мнедобавочную сумму, то я хотел бы по ее совету подзаняться с репетитором. Она незадала много вопросов и не бранила меня — когда моя мама не бранилась, этозначило, что она по-настоящему сердится, — но три дня спустя я получил переводна триста долларов. К ним я присоединил мой выигрыш в “червях” — к моемуудивлению, он составил восемьдесят долларов. Целая куча пятицентовых монет.

Маме я про это не сказал, но ее триста долларов я потратилна ДВУХ репетиторов — один был аспирантом и помог мне приобщиться к тайнамтектонических платформ и дрейфа материков, а другой был куривший травкустаршекурсник из Кинг-Холла, который помогал Скипу с антропологией (и,возможно, написал за него пару курсовых, хотя точно я этого не знаю). Этого второгозвали Гарри Брандсйдж, и от него первого я услышал: “У-ух, облом!"

Вместе, Скип и я, пошли к декану по искусству и наукам (отом, чтобы пойти к Гарретсену после ноябрьского собрания в клубном залеЧемберлена, вопроса, конечно, не вставало) и изложили ему наши трудности.Формально, как первокурсники, мы не имели к нему никакого отношения, но деканРэндл выслушал нас. И посоветовал поговорить с каждым нашим преподавателем,объяснить ему, как обстоит дело.., практически воззвать к его милосердию.

Мы последовали этому совету, стискивая зубы от омерзения.Одна из причин нашей дружбы в те годы лежала в нашем воспитании в духе янки и,в частности, в твердом правиле не просить о помощи, кроме самых крайнихслучаев, а может быть, даже и тогда. И выдержали мы эти мучительные беседытолько благодаря этой самой дружбе. Когда со своим преподавателем разговаривалСкип, я ждал его в коридоре, выкуривая сигарету за сигаретой. Когда была мояочередь, он ждал меня.

В целом у преподавателей мы нашли больше сочувствия, чем ямог даже предположить: почти все постарались, чтобы мы не просто сдалиэкзамены, но сдали их с оценками, позволяющими сохранить стипендию. Толькопреподаватель математики Скипа остался твердокаменным, но Скип достаточноразбирался в дифференциальном исчислении и не нуждался в особой помощи. Многолет спустя до меня дошло, что для большинства наших преподавателей проблемабыла моральной, а не академической: им не хотелось натыкаться на фамилии своихбывших студентов в списках погибших и спрашивать себя, не они ли отчасти сталипричиной. И что разница между D и С с минусом была также разницей междумальчиком, видящим и слышащим, и бесчувственным обрубком, прозябающим вкаком-нибудь госпитале для ветеранов.

После одной из таких бесед, когда впереди уже грозно маячилиэкзамены конца семестра, Скип отправился на встречу со своимрепетитором-антропологом в “Медвежью берлогу” для натаскивания, подогреваемогокофе. Я дежурил в Холоуке. Когда конвейер наконец остановился до вечера, явернулся в общежитие, чтобы опять засесть за учебники. В вестибюле я заглянул всвою почтовую ячейку и нашел розовое извещение о бандероли.

Бандероль была упакована в оберточную бумагу и перевязанашпагатом, однако ее украшали наклейки с рождественскими колоколами иостролистом. Обратный адрес был как неожиданный удар кулаком в живот: “КэролГербер, 172, Броуд-стрит, Харвич, Коннектикут”.

Я даже не пробовал позвонить ей — и не только потому, чтобыл занят спасением своей жопы. Думаю, что истинную причину я понял только,когда увидел ее имя на этой бандероли. Я был убежден, что она вернулась кСалл-Джону. Что тот вечер, когда мы занимались любовью в моей машине под старыепесни, был для нее уже забытым прошлым. Что забытым прошлым был и я.

Фил Оке пел на проигрывателе Ната, но сам Нат похрапывал вкровати с раскрытым номером “Ньюсуика” на лице. Обложку занимал генералУэстморленд. Я сел к своему столу, положил бандероль перед собой, протянул рукук шпагату и остановился. “Сердца очень крепки, — сказала она. — Чаще всего онине разбиваются. Чаще всего они просто чуть проминаются”. Конечно, она былаправа.., но мое жгла боль, пока я сидел и смотрел на рождественскую бандероль,которую она прислала мне, сильная боль. На проигрывателе пел Фил Оке, но яслышал другую, более старую, более нежную музыку. Я слышал “Плэттеров”.