Allgemeine Zeitung была напечатана статья Николаса Бенкизера под заголовком «Хлеб в мусорном ведре». Он также задумывается о том, что он называет близорукой страстью, но его анализ отличает существенно большая глубина: «Перед лицом этих гор зерна, мяса, фруктов и овощей небесчувственный человек… не может не думать о тех миллионах, которые голодают. Но эти блага оставляют портиться, их даже систематически уничтожают. А потом наступает время неизбежных негодующих замечаний вроде такого: «Общество, которое мирится с такими вещами, не имеет права на существование»…» Далее Бенкизер объясняет этим возбужденным критикам, как тяжело и попросту невозможно, даже с точки зрения логистики, распределить локальный избыток продовольствия по всему миру так, чтобы ничего не пропало. (Он также мог бы подобрать множество примеров из того, что происходило с помощью развивающимся странам. Если оказывается, что невозможно разумно распределить такие блага, как цемент, лес и сталь, не говоря об оборудовании, после того, как их уже доставили в порты развивающихся стран, то что произошло бы со скоропортящимися продуктами?)

Бенкизер формулирует моральную дилемму на примере микрокосма: в мусорном ведре среднего домашнего хозяйства часто можно найти остатки еды, которые теоретически могли бы наполнить пустой желудок какого-нибудь другого человека (согласился бы он их взять – это другой вопрос). Что почувствовал бы этот человек при виде еды в мусорном ведре?

«Ему бы это не понравилось. Он подумал бы: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь»; всегда есть что-то греховное в том, чтобы выбрасывать хлеб, который одновременно является и символом, и базовым продуктом питания. И опять же, человек понимает, что в том же самом городе, только на другой улице… есть люди, для которых те небольшие деньги, которых стоила эта еда, до того как испортилась, на самом деле имели бы значение».

Затем Бенкизер справедливо говорит о свободе действий, которая у нас есть сейчас, даже в том, что касается домашнего хозяйства; это неоспоримая черта современной жизни, без которой многое было бы невозможно. Никто не должен стыдиться того, что мы не «ведем убогую и скудную жизнь». После этого он спрашивает, почему часто упоминающиеся в советской печати склады, забитые промышленными товарами, которые никто не хочет покупать, не вызывают того же чувства стыда, которое вызывает избыток зерна на капиталистическом Западе[490].

Но утверждения Бенкизера, что наши чувства при виде хлеба в мусорной корзине порождены благочестием, которое желает сохранить современный человек, недостаточно для объяснения, и нам следует попробовать дать более глубокую интерпретацию. Если мы учтем некоторые аспекты психоанализа и добавим к этому известную нам информацию о том, что даже сегодня примитивные народы не уверены, смогут ли они найти достаточно еды, и о том, что все их усилия сосредоточены на поддержании их существования – а этот инстинкт сильнее даже сексуального влечения, – то, возможно, с нашей стороны не будет чрезмерно самонадеянным предположить в современном человеке страх перед голодной смертью.

Сравнительное отсутствие в США беспокойства по поводу того, что не вполне свежая пища выбрасывается – отчасти из-за климата, – разумеется, должно быть каким-то образом связано с тем, что, как подчеркивает американский историк Дэвид Поттер, средний американец практически с самого начала американской истории никогда не испытывал реальной нехватки продовольствия[491].

Что происходит внутри нас, когда мы колеблемся, прежде чем выбросить черствый батон, или когда мы извиняемся за это перед собой или перед теми, кто видит, как мы это делаем? Мы боимся некой власти, которая может не одобрить нас или даже наказать. Мы знаем, что хлеб в его нынешнем состоянии вряд ли для чего-либо пригоден, и радуемся, если рядом есть пруд и мы можем скормить его рыбкам или уткам. Наше чувство вины иррационально. Ведь мы не испытываем или почти не испытываем чувства вины из-за того, что мы не использовали входной билет, и совсем не испытываем вины по поводу разбитой тарелки. Возможно ли, что и здесь в нашу жизнь вторгается страх перед завистью богов? Это совершенно точно дохристианское представление, напоминающее о греческой античности.

Причина, по которой мы осмеливаемся выбрасывать пищу, состоит в том, что мы уверены, что она никому не понадобится. Но возможно, где-то есть злобное божество судьбы, недовольное нашим легкомыслием и слабостью, которое может сказать: «Лучше бы этот человек голодал!» и, возможно, нас преследует мысль: «Если я сегодня выброшу этот хлеб, то не придет ли когда-нибудь в будущем день, когда я об этом вспомню и буду мечтать о куске черствого хлеба?» Мы знаем, как мало наше будущее зависит от нашего сегодняшнего разумного решения есть только свежую и вкусную еду. Но тем не менее у нас остается неприятное чувство.

Личная предусмотрительность – антисоциальна

Любой, кто прибегает к предосторожности, которая никак не ограничивает возможности других, тем не менее часто должен считаться со злобной враждебностью, преувеличенным негодованием или презрением, за которым скрывается особого рода зависть. Чтобы понять это, нам нужно вернуться к примитивным суевериям. У многих примитивных народов (но и у нас тоже) считается достойным осуждения даже упоминать о катастрофе, которая может в будущем случиться с племенем. Поэтому тот, кто готовится к потенциальной катастрофе действительно оригинальным и радикальным способом, вызовет недоброжелательство у своих потенциальных товарищей по несчастью, которые будут отчасти раздражены его предусмотрительностью, а отчасти будут бессознательно бояться, что его приготовления навлекут несчастье.

Любой, кто раньше или лучше других позаботится о чем-то, перестает быть равным своим товарищам по несчастью и, следовательно, становится объектом зависти. Я никогда не видел, чтобы это проявлялось ярче, чем в следующих обстоятельствах.

Примерно 10 лет назад я принимал участие в невинной светской беседе с членами одного европейского семейства. Разговор зашел об угрозе следующей войны. Кто-то упомянул о том, что в начале 50-х гг. один европейский интеллектуал передал крупную сумму денег своим американским друзьям специально для того, чтобы они посылали ему продуктовые посылки после Третьей мировой войны. Я был поражен внезапной злобой, которая овладела присутствующими. Одна женщина-врач начала с огромным негодованием и в выражениях, которые больше подошли бы для гостя, укравшего у нее столовое серебро, издеваться над этим совершенно незнакомым ей предусмотрительным человеком, чье единственное желание, рассуждая разумно, состояло в том, что он не хотел быть вынужденным у кого-то что-то выпрашивать.

Какое табу он нарушил? Для начала следует сказать, что во время Второй мировой войны и после нее участники разговора ели досыта. Таким образом, их ярость по отношению к предусмотрительному человеку не была разбужена памятью о пережитых лишениях. Другое возможное объяснение – проекция их собственных чувств на гипотетические голодные годы