кибуце, Спиро обнаружил многочисленные признаки амбивалентных чувств по отношению к коллективу – рессентимента и обиды[484]. Определенно неслучайно и то, что сегодня во многих кибуцах люди признаются в своей тяге к частной собственности и к частной жизни, что воспринималось бы отцами-основателями как сущая ересь. Налицо также тот факт, что кибуцное движение, которое следует рассматривать как единственный крупномасштабный утопический эксперимент, искренне стремившийся уничтожить частную собственность, очевидно начало стагнировать и, хотя бы с точки зрения динамики численности, сейчас вряд ли может считаться зародышем новой эпохи или моделью для нее.

Аренда вместо собственности

В 1959 г., когда Советский Союз уже недвусмысленно взял курс в направлении частной собственности и потребительского общества, представитель молодого поколения чиновников и один из хрущевских протеже, лидер комсомола Семичастный заявил на XXI съезде партии, что «в Советском Союзе должны быть искоренены проявления эгоизма и индивидуализма, так же как и прочие пережитки психологии и морали частных собственников». Семичастный предложил для этого такой способ: «С самого раннего детства мы говорим ребенку: «Это твоя игрушка, это твоя книга, это твой велосипед». Когда он становится взрослым, он говорит: «Это мой автомобиль, это моя дача, это мой мотоцикл». Мы должны вводить в практику социалистического общежития прекрасное слово «наш». Это очень большая проблема. Возьмем, к примеру, пункты проката. Почему бы не создать такие пункты повсюду, чтобы каждый желающий мог взять напрокат велосипед, автомобиль, мотоцикл и другие вещи на короткое время и за небольшие деньги?»[485]

Весьма вероятно, что Семичастный был крайне завистливым человеком. Это доказывает не только вышеприведенная цитата, но и роль, которую он сыграл в травле Бориса Пастернака осенью 1958 г., когда Пастернак получил Нобелевскую премию. Комсомольский босс назвал поэта свиньей и потребовал, чтобы тот покинул Советский Союз. Даже для русских интеллектуалов это было чересчур. Нетрудно представить себе, какие чувства мог испытывать чиновник к такому поэтическому таланту, за который присуждают Нобелевскую премию, при том, что этот чиновник воспринимал слова ребенка «это мой велосипед» как личную обиду.

В контексте нашего исследования предложение Семичастного поучительно по нескольким причинам. Этот фанатичный сторонник общей собственности правильно понял, что неистребимая склонность к частной собственности внушается ребенку и отпечатывается в его сознании в ходе формирования его личности. Вероятно, он не знал, что десятилетиями раньше в некоторых израильских кибуцах как раз по этим причинам была предпринята не очень успешная, но вполне серьезная попытка ввести систему ротации даже для рабочей одежды, чтобы никто не мог говорить о «своих» ботинках или о «своих» брюках. Он не знал также того, что даже самые примитивные народы, еще не «испорченные капитализмом», признают и поощряют безусловное и гарантированное право собственности на некоторые блага, в том числе за маленькими детьми. Есть множество доказательств в пользу того, что частная собственность – это основополагающий фактор любого социального устройства и что попытка законодательно исключить ее из процесса социализации индивида может возникнуть в культурной истории только на относительно поздней стадии, после начала процесса политического мессианства.

На самом деле есть некая ирония в том, что место, где впервые стали применять любимый метод Семичастного, – это Америка, эта якобы материалистическая цитадель капитализма: там все больше распространяется аренда вещей повседневного использования, новых автомобилей, моторных лодок, небольших самолетов, газонокосилок, разнообразного офисного оборудования, одежды, картин и т. п., причем это касается обычных людей, которые считают, что взять на время в аренду новую вещь или вещь в хорошем состоянии практичнее и дешевле, чем купить ее.

Это новое отношение к имуществу становится возможным только тогда, когда индивид испытывает безусловное доверие к экономической системе и знает, что она всегда обеспечит ему достаточное предложение товаров, которые он сможет арендовать. Эта «общая экономика» возникает из веры в ориентированную на потребителя рыночную экономику и предвещает новую фазу развития капиталистической (отличной от социалистической) системы. Ведь индивид откажется от конкретного, постоянного владения в пользу арендованных вещей в значимых для него сферах повседневного потребления, только если у него больше нет причин для страха, что политическая власть может ввести произвольные ограничения на его доступ к этим вещам.

Кроме того, связанные с концептом собственности способы поведения, характерные черты и влечения человека, против которых направлена пуристская критика собственности как таковой, не исчезнут просто так вместе с устранением частной собственности в узком смысле. Там, где у индивида внутри семейной группы, клана или деревни нет частной собственности, все интенциональные и эмоциональные проявления, которые происходят на границе, отделяющей собственника от несобственника, просто перемещаются на границу между семьей и теми, кто находится вне ее, или между отдельными деревнями. Часто возникает впечатление, что в небольшом коллективе гордость за свою собственность и жажда приобретательства больше и что они носят более иррациональный (националистический) характер, чем у отдельно взятого индивида.

Нам сложно всерьез воспринимать критику собственности, с точки зрения которой после уничтожения личной и семейной собственности все главные проблемы будут решены. Ведь изменение статуса собственности практически не меняет ее значения в контексте жизни людей; вне зависимости от того, находятся ли дискреционные полномочия в руках 10, 30 или 3 тыс. человек, индивид по-прежнему знает, что он живет в мире, где следует проводить границы между твоим и моим, где нужно нести ответственность по всем сделкам, где существуют преступления против собственности и где любая группа будет стремиться увеличить свою собственность, если это необходимо, за счет другой группы.

Практически ничего не меняется, если мы проводим линию между частной собственностью как таковой и частной собственностью как «средством производства». В конце концов, «средствами производства» могут быть не только сталелитейные комбинаты, караваны судов или грузовики. Некоторые авторы называют частную собственность на средства производства несправедливой, потому что она дает одному человеку, после того как он выполнил свою первоначальную работу (например, придумал товар и способ его распространения), постоянную долю в доходах от последующего труда, которым занимаются другие за зарплату. Однако если продолжать эту аналогию, то не окажется ли драматург в таком же положении, как промышленник? И тот и другой разработали, посредством интеллектуальных усилий, систему указаний, которую должны использовать другие люди, чей труд приводит к обогащению инноваторов даже после того, как они сами перестали работать.

Пьеса или музыкальная композиция, после того как они написаны, могут исполняться по всему миру одновременно сотнями людей. Актеры и музыканты будут вечер за вечером проливать пот за одну зарплату. В случае успеха спектакля группе людей придется тупо вкалывать год или два, подобно рабочим на конвейере. Конечно, они получают зарплату, но ее получают и