Как раз в тот момент, когда они попали в короткий список для просмотра квартиры в бруклинском районе Уильямсбург, Пол Миллер получил предложение стать ассистентом в Беркли, в Калифорнийском университете. Предложение, над которым молодому докторанту не пришлось долго раздумывать: во-первых, там он сможет сотрудничать со многими важными людьми, включая некоторых лауреатов Нобелевской премии, от чего он, несомненно, только выиграет, даже если, как он выражался, будет всего лишь варить для них кофе. Во-вторых, там гораздо проще найти квартиру или даже целый дом, где их дети смогут расти в лучших условиях. А в-третьих, его родители жили неподалеку – огромный плюс в его глазах.

Но не в глазах Веры. «Конечно, его родители приняли меня с распростертыми объятиями, и Бетти, похоже, добрая душа – но все-таки мне становится не по себе при мысли добровольно переехать поближе к свекрови!»

Но предложение было слишком хорошим, чтобы от него отказываться, и потому они покинули Нью-Йорк, пересекли страну и обосновались в Беркли, штат Калифорния. Где им действительно удалось найти небольшой домик.

Пол Миллер для работы дома выгодно приобрел подержанный компьютер, подключенный к компьютерной сети университета. С этого устройства Вера Миллер отправляла электронные письма с нового адреса – вера: миллер::университет: беркли: сша – и преимущественно описывала в них, как вступила в новую жизнь в почти всегда солнечной Калифорнии и какие непредвиденные трудности ей это доставляло: «Никогда не думала, что когда-нибудь буду тосковать по берлинскому затяжному дождю, туману и грязному снегу. Дерзкое солнце похоже на то, как если бы мне приходилось есть одни сладости изо дня в день».

Но потом 4 января 1939 года у них родился ребенок, девочка, которую крестили именем Жаклин-Беатрис, и у Веры Миллер начались другие заботы. Это был беспокойный ребенок и стоил родителям последних нервов, и Вера сразу поняла, что от ее свекрови действительно много пользы. «Теперь я чувствую, что она мне ближе, чем родная мать», – признавалась она своей подруге в письме от 12 марта.

Из ее писем можно было заключить, что люди из университетской среды более пристально следили за происходящим в Европе, чем обычное население, которое, как правило, не особенно интересовалось событиями за пределами Соединенных Штатов. Это бросалось в глаза Ойгену Леттке во время работы над его собственным американским проектом, и ему показалось примечательным, что она изображала ситуацию совершенно иначе, хотя ему и поднадоели абзацы в ее письмах, касающиеся ребенка и его развития. Очевидно, такая заинтересованность была обусловлена и тем, что в университете трудилось заметно больше евреев, бесспорно переживающих сильнее, чем остальные.

В течение 1939 года Вере Миллер становилось все более неуютно. Она призналась своей подруге: «Я стараюсь выглядеть идеальной американкой и по возможности никому не рассказывать о том, что я немка. К счастью, мой английский достаточно хорош, хотя это не имеет особого значения, поскольку многие люди здесь говорят на ужасном английском, и это никого не беспокоит. Сейчас я пытаюсь разобраться в правилах игры в бейсбол, который кажется мне самым американским из всех видов спорта, но, возможно, мне придется все-таки сдаться и отказаться от этой затеи, тем более я женщина, и никто не ожидает от меня серьезных познаний».

Когда в сентябре началась война, обе подруги обменялись беспокойными письмами, полными выражения дружбы, движимые страхом, что соединение по глобальной сети между двумя странами может прекратиться.

Но этого не произошло, и в скором времени в письмах зазвучали прежние интонации.

Настроение Леттке опускалось все ниже с каждым новым прочитанным электронным письмом. Во-первых, потому, что рассказанное Верой Миллер волновало его все меньше и меньше, превращалось в банальщину – забавные эпизоды из довольно счастливой семейной жизни с беспокойным малышом, – во-вторых, потому, что ему становилось все яснее, насколько малы шансы, учитывая обстоятельства, добиться мести. Вера Миллер жила практически на другом конце света и в любом случае была для него недосягаема, пока шла война.

Между тем уже давно прошло время обеда, он проголодался и пробегал глазами длинные письма, и, если бы не оставшиеся два, он бы покончил с этим делом. Но два письма он еще осилит, чтобы хоть как-то довести дело до конца.

В предпоследнем письме Вера Миллер писала: