— По средам у нас всегда хрустящие блинчики.

— Но сегодня четверг.

— Да? Ладно, где тогда тушеное мясо?

— А что, по четвергам на обед всегда тушеное мясо?

Ответом мне был скорбный взгляд.

— Прости, папочка, через неделю я освоюсь на кухне. Может, сегодня вечером согласишься на пиццу?

— Ту, что заказывают по телефону? — встрепенулся папа.

— Да, — подтвердила я. Интересно, а какую же еще?

— Не из морозилки? — с трогательной надеждой уточнил он.

— О господи, нет, конечно.

— Отлично, — возрадовался он. — А пива можно?

— Разумеется.

Видимо, у папы сбывалась давняя мечта. Мама бы таких фокусов не допустила.

Я позвонила в доставку пиццы. Папа завладел телефонной трубкой, чтобы лично обсудить с тем, кто готовит пиццу, все возможные варианты.

— Что такое анчоусы? Давай-ка я парочку попробую. А каперсы что такое? Ясно, и их тоже брось штучки две-три. Как думаешь, эти самые анчоусы (он произнес «анчовусы») можно смешивать с ананасами?

Я восхищалась долготерпением Дэниэла, но в глаза ему пока смотреть не отваживалась.

Привезли пиццу и пиво, и мы втроем уселись за кухонный стол. Как только все было съедено, папа снова начал поглядывать на Дэниэла. Напряжение нарастало.

Прямо на Дэниэла он не смотрел, только злобно косился, когда тот смотрел в другую сторону. Стоило Дэниэлу повернуться, как папа быстро отводил глаза. Дэниэл чувствовал на себе недобрые взгляды и решил попробовать застичь папу врасплох. Он сидел, безмятежно потягивая пиво, и вдруг резко оборачивался к папе, который буравил его глазами. В следующее мгновение папа тоже отворачивался и с невинным, как у ангела, лицом потягивал свое пиво.

Это продолжалось несколько часов — так, во всяком случае, мне показалось.

Обстановка накалилась настолько, что, покончив с пивом, мы поспешно открыли бутылку виски.

Несколько раз, когда папа поворачивался к телевизору, чтобы нанести очередное оскорбление вещавшему с экрана политическому деятелю («высунь-ка язык, чтобы мы увидели черную полосу посередке от этого твоего подлого вранья!»), Дэниэл принимался делать мне энергичные знаки, гримасничать, кивать головой на дверь, намекая, что нам надо выйти в другую комнату. Вероятно, в гостиную, чтобы завершить начатое в прошлый раз.

Я его игнорировала.

Наконец папа решил пойти спать.

К тому времени мы все порядочно напились.

— Ты что это, вздумал всю ночь у нас торчать? — спросил папа Дэниэла.

— Нет, — ответил тот.

— Ну, так и проваливай, — заявил папа, вставая из-за стола.

— Мистер Салливан, вы не возражаете, если я скажу Люси два слова наедине? — вежливо спросил Дэниэл.

— Возражаю ли я? — взвился папа. — После того, что вы тут вытворяли позавчера вечером, я еще как возражаю!

— Прошу прощения, — смиренно сказал Дэниэл, — и могу вас уверить: больше подобное не повторится.

— Обещаешь? — строго спросил папа.

— Честное слово, — торжественно произнес Дэниэл.

— Ну ладно, — смилостивился папа.

— Спасибо, — поблагодарил Дэниэл.

— Помните, я вам поверил, — грозя нам пальцем, заявил папа. — Больше никакого баловства!

— Ни в коем случае, — подтвердил Дэниэл. — Ни баловства, ни озорства, ни шалостей.

Папа взглянул на него с явным подозрением, будто раздумывая, не дурачат ли его, но Дэниэл сделал сверхчестное лицо, дескать, вы, мистер Салливан, можете доверить мне свою дочь.

Не вполне убежденный его спектаклем, папа пошаркал к себе.

Разумеется, я ожидала, что Дэниэл бросится на меня, как только за папой закроется дверь, и была крайне обескуражена, когда он этого не сделал. Я с нетерпением ждала, как буду защищать свою честь и потом весь вечер называть его извращением.

Но он совсем сбил меня с толку тем, что только нежно взял меня за руку и мягко сказал:

— Люси, я хочу поговорить с тобой об одном важном деле.

— Ах да, — язвительно отозвалась я. — О моей… хи-хи… квартире.

Как и всякая женщина, я понимала, к чему он клонит.

— Да, — кивнул он. — Надеюсь, ты не подумаешь, что я сую нос, куда не просят, — то есть именно так ты и думаешь, — но, пожалуйста, пока не отказывайся от нее.

Я очень смутилась: я действительно не ожидала, что он пожелает говорить со мной о моих жилищных проблемах.

— Но почему? — спросила я.

— Я прошу только об одном: не спеши туда, откуда потом не сможешь выбраться.

— Я и не спешу.

— Нет, спешишь, — возразил этот мерзавец. — Сейчас ты слишком расстроена, чтобы принять взвешенное решение.

— Еще чего, — пробурчала я, и глаза мои наполнились слезами.

— Вот, вот, — сказал он. — Посмотри на себя.

Может, кое в чем он был и прав, но сдаваться без боя не хотелось.

Я отхлебнула большой глоток виски и спросила:

— Но какой в этом смысл? Жить у папы и платить за пустую комнату?

— Может, через какое-то время тебе не захочется жить у папы, — предположил Дэниэл.

— Не говори глупостей, — возразила я.

— Ну, вдруг, например, вернется твоя мама. Может, они с папой помирятся.

— Вряд ли, — хмыкнула я.

— Ладно, пусть, а представь: поехала ты в город, на последний поезд в метро не успела, а тратить тысячу фунтов на такси до Эксбриджа не хочешь? Разве не разумно иметь на такой случай комнатку в самом центре, на Лэдброк-гров?

— Но, Дэниэл, — безнадежно сказала я, — не будет больше никаких вечерних поездок в город. Эта часть моей жизни прошла. Еще виски хочешь?

— Да, пожалуйста. Люси, я за тебя беспокоюсь, — с озабоченным видом продолжал он.

— Не беспокойся, — разозлилась я. — И не надо делать такое лицо, я тебе не одна из… из твоих женщин. Очевидно, до тебя не доходит, как серьезно то, что произошло с моей семьей. Моя мать бросила моего отца, и теперь я полностью в ответе за него.

— Каждый день у кого-то матери бросают отцов, — возразил Дэниэл. — И отцы как-то справляются сами. Им вовсе не нужно, чтобы ради них дочери отрекались от всего и вели себя так, будто постриглись в монахини.

— Дэниэл, я хочу ему помочь, для меня это не жертва. И я должна это сделать, выбора у меня нет. Неважно, если по вечерам я больше не смогу ходить веселиться. Мне и так в последние месяцы жилось невесело.

Я чуть не прослезилась при мысли о собственной добродетели и дочерней преданности.