– Хорошо. Допустим. Тогда вот тебе неразъясненный факт номердва. Почему же в таком случае резни так и не случилось? Я имею в виду ужепотом, после захвата лагеря? И это при всей той ненависти, что была у воров исук!

– Думаю, это еще понятнее, – усмехнулся Калязин. –Заключенных пронзило ни с чем не сравнимое ощущение свободы – сумасшедшее,пьянящее, кружившее головы всем. Старые обиды, былые счеты оказались вмигзабыты... Вот вас Победа где застала?

Этот вопрос подчиненного застиг Прохорцева врасплох.

– Ну, это... – он кашлянул в кулак. – А какаяразница, майор?

– А меня она застала под Берлином, во время сложного допросаодного очен-но неразговорчивого фрица-офицерика... Так вот, не поверишь... неповерите, товарищ полковник, едва сдержался тогда, чтобы не отпустить подлеца.В тот момент готов был простить самого распоследнего фашиста. Наша победа и ихсвобода – по сути и по ощущениям – примерно одно и то же. К тому же зачемрезать друг друга, когда можно просто разбежаться в разные стороны...

– В последнем ты, пожалуй, прав. Но отчего-то они неразбежались в разные стороны, а наоборот... – Прохорцев свел вместеупрятанные в кожаные перчатки ладони, – соединились сообща.

– Этого я пока не понимаю, – признался Калязин.

– О! Вот и ты чего-то не понимаешь. Где бы записать!..Ладно, пора за дело. Пошли работать.

Неспешно они двинулись от плаца в сторону административногокорпуса.

– Значит, говоришь, наш Иудушка к прорыву через шлюзотношения не имеет, – Прохорцев шел, сцепив руки за спиной и глядя себепод ноги.

– Никакого. Начальник оперчасти в сопровождении заключенногоКотляревского объявился только в момент атаки на оружейку. Где он до этогоскрывался – доподлинно неизвестно, но так ли уж это важно?

– Все важно, майор, все. Особливо то, что касается этогоперсонажа. Измена начальника оперчасти лагеря, переход на сторону заключенных –это даже не чрезвычайное происшествие, это вообще за гранью понимания... Ты мневчера только в общих чертах рассказал, что происходило в оружейке. Как такоемогло получиться, что солдаты беспрекословно выполнили заведомо пораженческийприказ?

Вчера днем майор Калязин провел свой первый допрос. Проводилего в межлагерной больнице, сидя у койки наплутавшегося по лесам, простуженногои обмороженного солдата Алыпова.

– Представьте себя, товарищ полковник, на месте солдатика,простого караульного. Еще десять минут назад все было как обычно, ничто, какговорится, не предвещало. Мирно беседовали, чаек попивали. И вдруг мир рушится.Крики, пальба, и на тебя прут заключенные, причем с оружием в руках. Караульныепонимают, что, доберись зеки до них, пощады не будет, а подмоги ждать неоткуда,да еще ранен начальник караула, можно сказать, солдаты остались без командира.В общем, состояние отчаянное. И вдруг появляется не кто-нибудь, а сам начальникоперчасти, Кум, отец родной, бежит к ним. Конечно, они его впускают, конечно,им и в голову прийти не могло, что Кум – предатель. В тот момент они надеялисьна него, как на бога...

Майор остановился, повернулся к Прохорцеву, тожеостановившемуся, приставил ему к груди палец, как пистолет.

– И вот представьте, товарищ полковник, что начальникоперчасти лагеря выхватывает из кобуры «ТТ», наставляет на них и приказываетположить оружие на пол. У ребяток в головах мутится, челюсти отвисают, а рукитрясутся. Мир трещит по швам. А Кум в этот момент еще принимается задушевнымголосом убеждать, что так надо, что все для них, родимых, и делается, чтотолько так они могут остаться в живых. Может, кто-то из солдат и опомнился бы,но времени на это солдатикам не дали. Кум, продолжая держать караул на мушке иувещевать, открывает дверь и машет рукой. В оружейку врываются зеки – и тут ужвсе, аллес абгемахт, приплыли. Но к чести нашего Иуды – если у иуд вообщеможет быть честь – следует признать: он сделал все, чтоб отстоять караульных,не дать зекам их перестрелять. А это, уж поверьте, было нелегко.

– Ты говорил, ему в этом активно помогал летчик, –сказал Прохорцев.

Они снова пошли по лагерной дорожке.

– Помогал. Если бы не летчик Котляревский и не вор Марсель,то солдатиков ждала бы лютая смерть. Котляревский выпустил очередь из ППШповерх голов зеков, а Марсель прострелил ногу какому-то не в меруразгорячившемуся заключенному из «мужиков». Их поддержали фронтовики... Вобщем, отстояли солдатиков, дали возможность живыми выбраться из лагеря надорогу. Где солдатики рванули сломя голову и куда глаза глядят, лишь быподальше от этого ада.

– Это тоже предательство, – сказал Прохорцев. –Если бы караул выполнил свой долг и не дал заключенным добраться до оружия, томы бы сейчас допрашивали иуду Кума, Котляревского и его приспешников, а некакую-то второсортную шушеру. Солдаты же на вышках исполнили до конца свойдолг.

– Двое из вышкарей сбежали, увидев, что захватили арсенал. Аостальных – да, зеки перебили, завладев оружием. Но вышкарям никто и непредлагал сдаться, никто не обещал сохранить жизни. Еще неизвестно, что быбыло, если б пообещали...

– А чего ж благородные такие зечары не отстояли этихсолдатиков на вышках, не вывели их на дорогу, а позволили перебить? Почему ждали перебить тех, кто оставался в казармах? Чего ж они одних солдатиковспасают, других нет, что за избирательная доброта? – поморщился Прохорцев.

Майор Калязин пожал плечами.

– Думаю, не смогли. Смогли бы – отстояли. Пока они защищаликараул оружейки, зеки расхватали оружие и бросились кто куда. Поди тут ихостанови, поди покомандуй ими. Стихия, как тут остановишь! Из простонеуправлямой орды они превратились в неуправляемую, но хорошо вооруженнуюорду...

– А ты, никак, мне тут пытаешься нарисовать из этих сволочейэдаких Робин Гудов! – неожиданно вспылил Прохорцев.

– Я пытаюсь, товарищ полковник, установить, как было насамом деле. Правильные же акценты мы потом расставим...

– Ты тон свой поучительный брось, майор!

Возле крыльца они сбавили шаг. Калязин демонстративноостановился, застегнул верхнюю пуговицу шинели.

– Извини, Сергей, – Прохорцев похлопал подчиненного поплечу. – Чего-то я устал. Не нравится мне это дело. Боюсь, вляпались мы стобой. Я тебе не говорил... Мне ж, перед тем как сюда ехать, звонил генерал, аему звонили из Москвы. И приказали материалы по делу незамедлительно передаватьсамому... Лаврентию Палычу. Сечешь, чем это пахнет? Ну и зачем нам такоесчастье?

– Вывернемся, Аркадий Андреич...

Спартак стоял у окна в кабинете Кума. На уровне головы встекле зияла пулевая пробоина. Пуля не вышибла стекло к чертовой материединственно потому, что присвистела издали и была уже на излете. Вряд ли кто-топрицельно лупанул по окну, просто шмаляли в белый свет как в копеечку, ну вот однаиз пуль-дур и стукнула по стеклышку. Много подобных «дур» летало сегодня полагерю. А также много крови было пролито этой ночью. И не только во времязахвата лагеря. Едва ли не больше ее пролилось уже потом, когда лагерь оказалсяв руках бывших заключенных.