Дрейфус теперь сидит прямо на своем стуле и смотрит на Мерсье с нескрываемым удивлением и с чем-то еще, что впервые копится за удивлением, – с неистовой злостью.

Генерал этого не видит, потому что избегает смотреть в ту сторону.

– И позвольте добавить последнее, – говорит он. – Я дожил до преклонных лет и имел печальную возможность убедиться в том, что человеку свойственно ошибаться. Но если я слабоумен, как утверждал мсье Золя, то я, по крайней мере, честен и родился у честного отца. Если бы хоть малейшие сомнения закрались в мою душу, я бы первый заявил об этом! – Только теперь он поворачивается на стуле и смотрит на Дрейфуса. – И сказал бы перед всеми вами капитану Дрейфусу: «Я заблуждался, но заблуждался искренне».

Этот дешевый театральный штрих оказывается невыносимым для заключенного. Внезапно и невероятным образом, без малейших следов слабости в ногах Дрейфус вскакивает со стула, сжимает кулаки и, развернувшись к Мерсье, словно чтобы ударить его, голосом, в котором слышится надрыв и рыдание, кричит:

– Именно это вы и должны сказать!

Весь суд затаивает дыхание. Чиновники слишком потрясены, они не двигаются. Только на Мерсье это не производит впечатления. Он игнорирует фигуру, возвышающуюся над ним.

– Я бы сказал капитану Дрейфусу, – терпеливо повторяет он, – «Я искренне ошибался. Признаю это от чистого сердца и сделаю все, что в моих силах, чтобы исправить ужасную ошибку».

Дрейфус по-прежнему стоит, смотрит на него, воздев руку.

– Это ваш долг!

Раздаются аплодисменты, в основном аплодируют журналисты, я присоединяюсь к ним.

Мерсье чуть улыбается, словно столкнулся с чересчур эмоциональным ребенком, покачивает головой, ждет, когда успокоится шум.

– Это не так. Мои убеждения с тысяча восемьсот девяносто четвертого года не претерпели ни малейших изменений. Напротив, они даже укрепились не только в результате досконального изучения секретного досье, но и вследствие того нелепого шума, который учинили сторонники Дрейфуса, пытаясь доказать его невиновность, и это несмотря на сумасшедшие усилия и потраченные ради него миллионы. Ну вот, теперь я все сказал.

С этими словами Мерсье закрывает свою кожаную папку, встает, кланяется судьям и, взяв кепи с полочки перед ним и засунув папку себе под мышку, под громкое улюлюканье направляется прочь из зала. Когда он проходит мимо скамей для прессы, один из репортеров – это Жорж Бурдон из «Фигаро» – шипит ему:

– Убийца!

Мерсье останавливается и показывает на него пальцем:

– Господин председатель, это человек только что назвал меня убийцей!

Поднимается военный прокурор:

– Мсье председатель, я требую арестовать этого человека за оскорбительное поведение.

Жуос обращается к приставам:

– Возьмите его под стражу!

Они подходят к Бурдону, и в этот момент поднимается Лабори.

– Мсье председатель, извините, но я хочу допросить свидетеля.

– Конечно, мэтр Лабори, – хладнокровно глядя на часы, отвечает Жуос, – но уже первый час, а завтра воскресенье. У вас будет возможность сделать это в половине седьмого утра в понедельник. До этого времени объявляется перерыв.

Показания Мерсье, по всеобщему мнению, признаны катастрофой – мрачное разочарование для его сторонников, поскольку он не смог предоставить обещанного доказательства вины Дрейфуса. А его противникам это дает дополнительный шанс, поскольку Лабори, который считается самым агрессивным специалистом по перекрестным допросам в парижской коллегии, имеет теперь возможность допросить генерала по секретным документам. Лабори только необходимо подобающее снаряжение, и утром в воскресенье я направляюсь к нему, чтобы помочь подготовиться. У меня нет никаких сомнений: я готов окончательно разрушить руины моей клятвы соблюдения конфиденциальности: если Мерсье может говорить о вопросах, затрагивающих национальную безопасность, то могу и я.

– Суть вопроса с Мерсье, – говорю я, когда мы с Лабори уединяемся в его временном кабинете, – состоит в том, что без него не было бы никакого дела Дрейфуса. Это он приказал ограничить поиски шпиона Генеральным штабом – первая и фундаментальная ошибка. Это он приказал содержать Дрейфуса в одиночном заключении, чтобы сломать его. И именно Мерсье приказал сфальсифицировать секретное досье.

– По этим трем пунктам я его и буду допрашивать. – Лабори наскоро делает записи. – Но мы не станем утверждать, что он все это время знал о невиновности Дрейфуса?

– Не с самого начала. Когда Дрейфус отказался признать свою вину и они поняли, что у них против него ничего нет – только почерк на «бордеро», вот тогда-то они, насколько я понимаю, и запаниковали и стали фабриковать улики.

– И вы думаете, что Мерсье знал это?

– Определенно.

– Каким образом?

– В начале ноября Министерство иностранных дел взломало шифрованную итальянскую телеграмму, из которой стало ясно, что Паниццарди до этого времени не знал о существовании Дрейфуса.

Лабори, не переставая писать, вскидывает брови:

– И эту телеграмму показали Мерсье?

– Да, расшифровка была показана ему лично.

Лабори перестает писать, откидывается на спинку стула, постукивая карандашом по блокноту.

– Значит, он более чем за месяц до начала суда знал, что письмо «опустившийся тип Д.» не имеет никакого отношения к Дрейфусу? – Я киваю. – Но он не остановился и показал его судьям вместе с запиской, в которой указывал на необходимость доказать вину Дрейфуса?

– Ту же позицию он отстаивал и вчера. Бесстыдный человек!

– Так что же статистический отдел сделал с итальянской телеграммой? Предположительно, просто проигнорировал ее?

– Хуже: они уничтожили полученный военным министерством экземпляр и вместо него изготовили подложный, из которого вытекало, что Паниццарди знал Дрейфуса.

– И ответственность за это несет Мерсье?

– Я много месяцев думал об этом и пришел к убеждению, что так оно и было. Есть и много других с грязными руками – Сандерр, Гонз, Анри, – но инициатором стал Мерсье. Именно он должен был остановить следствие против Дрейфуса в тот момент, когда увидел телеграмму. Но он знал: это нанесет ему сильнейший политический ущерб. Если же он успешно проведет процесс, то патриотическая волна может внести его прямо в Елисейский дворец. Это было глупое заблуждение, но что с него взять – Мерсье очень недалекий человек.

Лабори возвращается к записи:

– А тот другой документ из секретной папки, что он цитировал вчера, – доклад полицейского Гене? На этом его можно прищучить?

– Этот документ, безусловно, тоже был сфальсифицирован. Гене сообщал, что испанский военный атташе, маркиз Вал Карлос, сказал ему, будто у немцев есть шпион в разведывательном департаменте. Анри поклялся, что Вал Карлос говорил ему о том же тремя месяцами позднее, и это использовалось против Дрейфуса на первом суде. Но посмотрите на язык – он совершенно неадекватный. Я, обнаружив этот документ, поговорил о нем с Гене – никогда не видел такого изворотливого человека.