Идут месяцы, и вот как-то днем в субботу, 3 июня 1899 года ко мне приходит Лабори. На улице вовсю светит солнце, проникая даже через крохотное зарешеченное окно камеры. Я слышу птичий щебет. Лабори кладет большую ладонь на металлическую решетку и говорит:

– Пикар, я хочу пожать вашу руку.

– Почему?

– Ну почему вы, черт побери, всегда возражаете? – Он проводит по стальной решетке длинными толстыми пальцами. – Хоть раз сделайте то, что я прошу. – Я подаю ему руку, и он тихо говорит: – Поздравляю, Жорж.

– С чем?

– Верховный апелляционный суд приказал армии вернуть Дрейфуса для пересмотра дела.

Я так долго ждал этой новости, а когда дождался – ничего не чувствую.

– И на каком основании они это сделали? – Вот и все, что я могу сказать.

– Они сослались на два пункта, и оба взяты из ваших показаний: во-первых, письмо с «опустившимся типом Д.» не имеет отношения к Дрейфусу и его нельзя было предъявлять суду, не поставив в известность защиту. И во-вторых… как там они сформулировали? Ах да, вот эти слова: «…факты, неизвестные первому военному трибуналу, обнаруживают тенденцию к свидетельству в том, что „бордеро“ не могло быть написано Дрейфусом».

– Ну и речь у вас, юристов! – Я пробую на язык, словно деликатес, юридическую формулировку: – «Факты, неизвестные первому военному трибуналу, обнаруживают тенденцию к свидетельству в том…». А армия не может подать апелляцию?

– Нет. Дело сделано. За Дрейфусом уже отправлен военный корабль, чтобы доставить его на новый суд. И на сей раз заседания не будут проходить при закрытых дверях – на сей раз за ними будет наблюдать весь мир.

В следующую пятницу меня освобождают из тюрьмы, в тот же день Дрейфус покидает Чертов остров, и военный корабль «Сфакс» везет его назад. В свете постановления Верховного суда с меня сняты все обвинения. Эдмон ждет меня на своей новенькой игрушке – авто, которое стоит у ворот тюрьмы, и везет меня в Виль-д’Авре. Я отказываюсь говорить с журналистами, которые окружают меня на улице.

От резкой перемены судьбы у меня голова идет кругом. Цвета и звуки Парижа в начале лета, да просто жизнь, бьющая ключом, улыбающиеся лица моих друзей, завтраки, обеды, приемы, организованные в мою честь, – все это оглушает меня после мрака одиночного заключения и застоялой вони камеры. Только находясь в обществе других людей, я понимаю, как сильно повлияла на меня тюрьма. Разговор более чем с одним человеком ошеломляет меня, голос звучит пронзительно в собственных ушах, дыхание перехватывает. Эдмон ведет меня в комнату, а я не могу подняться по лестнице, не отдыхая на каждой третьей или четвертой ступеньке, не цепляясь за перила: мои коленные и голеностопные мышцы атрофировались. Смотрю на себя в зеркало – я побледнел и пополнел. Бреясь, я обнаруживаю седые волоски в усах.

Эдмон и Жанна приглашают Полин остаться и тактично поселяют ее в комнате рядом с моей. Она держит мою руку под столом во время обеда, а потом, когда все засыпают, приходит в мою постель. Нежность ее тела знакома и необычна, как воспоминание о чем-то когда-то живом, а потом утраченном. Полин наконец развелась. Филиппа по его просьбе отправили за границу. У нее собственная квартира, девочки живут с ней.

Мы лежим лицом друг к другу, горит свеча.

Я убираю волосы с лица Полин и вижу морщинки у ее глаз и рта – раньше их не было. Я понимаю, что знаю ее с тех пор, когда она была девчонкой. Мы вместе достигли зрелых лет. Меня вдруг переполняет нежность к ней.

– Значит, теперь ты свободная женщина?

– Да.

– Ты хочешь, чтобы я попросил тебя выйти за меня замуж?

Пауза.

– Не особенно.

– Почему?

– Потому, мой дорогой, что если ты так ставишь вопрос, то я думаю, мне нет особого смысла выходить за тебя. Ты так не считаешь?

– Извини. Я отвык от разговоров, а в особенности от таких. Дай я попробую еще раз. Ты выйдешь за меня?

– Нет.

– Ты и вправду отказываешь мне?

Полин задумывается, прежде чем ответить.

– Ты не из тех, кто способен жить семейной жизнью, Жорж. А теперь, когда я развелась, думаю, что и я тоже. – Она целует мне руку. – Видишь? Ты научил меня жить в одиночестве. Спасибо тебе.

Я не знаю, как на это реагировать.

– Ты и в самом деле хочешь этого?

– Да, меня абсолютно устраивают наши нынешние отношения.

Так я получаю отказ в том, чего никогда по-настоящему не хотел. И все же почему я вдруг странным образом чувствую себя ограбленным? Мы лежим молча, потом Полин говорит:

– Что ты теперь собираешься делать?

– Надеюсь снова прийти в форму. Смотреть картины. Слушать музыку.

– А дальше?

– Я бы хотел вынудить армию взять меня назад.

– Несмотря на то, как они себя вели?

– Либо я заставлю их принять меня, либо позволю, чтобы им это сошло с рук. Но с какой стати?

– Значит, люди должны платить за свои поступки?

– Безусловно. Если Дрейфуса освободят, то из этого следует, что вся армейская верхушка прогнила. Я не удивлюсь, если последуют аресты. Это только начало войны, которая может затянуться. А что? Ты думаешь, я не прав?

– Нет, но тебе, возможно, грозит опасность впасть в одержимость.

– Не будь я одержимым, Дрейфус до сих пор оставался бы на Чертовом острове.

Полин смотрит на меня. Не знаю, что в ее взгляде.

– Ты не задуешь свечу, дорогой? Что-то я притомилась.

Мы оба лежим в темноте. Я делаю вид, что заснул. Несколько минут спустя Полин встает с кровати. Я слышу, как она надевает пеньюар. Дверь открывается, и я на мгновение вижу ее силуэт в слабом свете на площадке, а потом она исчезает в темноте. Как и я, Полин привыкла спать одна.

Дрейфуса высаживают посреди ночи в штормовую погоду на берег Бретани. Везти его в Париж для пересмотра дела нельзя – считается, что это слишком опасно. Поэтому его под покровом ночи привозят в Бретонский городок Ренн, где, как объявлено правительством, на расстоянии трехсот безопасных километров от Парижа состоится новое заседание военного трибунала. Первый день слушаний назначен на понедельник, 7 августа.

Эдмон настаивает на том, чтобы сопровождать меня в Ренн, на тот случай, если мне понадобится защита, хотя я и убеждаю его: ничего такого не потребуется.

– Правительство уже сообщило, что предоставит мне телохранителя.

– Тем больше оснований иметь поблизости человека, которому ты можешь доверять.

Я не спорю. В стране царит гнусная атмосфера насилия. На президента, посетившего скачки, напал с тростью антисемит аристократического происхождения. Сожжены чучела Золя и Дрейфуса. «Либр пароль» предлагает скидки читателям, а на своих страницах призывает их отправиться в Ренн и проломить головы нескольким дрейфусарам. Мы с Эдмоном рано утром в воскресенье едем на Версальский вокзал, у нас обоих пистолеты, и я чувствую себя так, будто отправляюсь с заданием на территорию врага.