Все абаганаты[159] живут в юртах и кочуют. Не сеют, по покупают зелень и хлеб в Биру-хото, находящемся на северо-востоке от Долоноpa[160]. Князь названных монголов, дав взятки сановнику, ездившему с ревизией в Ургу, получил титул цинь-вана[161].

24 августа. Понедельник. Сегодня впервые после приезда в Китай выспался хорошо и спокойно: нет насекомых и прохладно. А то в Пекине в грязной фанзе юн-хо-гунского ламы было жарко, душно, а главное – надоедливые клопы.

В 11 часов, наняв телегу за усиленную плату в 80 коп., поехал в Ян-бо-сан[162], где живут русские. Зашел на почту, там встретил меня г. Ткаченко, начальник здешней конторы. Пригласил позавтракать.

Затем я был у М. Н. Шулынгина. Он сообщил, что получил письмо конференции очень поздно и не мог тогда оказать содействие студентам, но он готов всегда делать возможное, от него зависящее.

Выехал оттуда около 3 часов. Надвигались тучи с северо-запада и севера. Скоро стал накрапывать крупный дождь. Мой возница спешил. Дождь усилился, и лошак моего возницы кинулся в сторону под ворота одной фирмы. Лишь только стали под ворота – пошел крупный град. Скоро дождь перестал. Улицы хотя и обратились в быстрые речки, но проезд был еще возможен. Мой возница поехал далее. Но одна поперечная улица оказалась бурным непроезжим потоком. Было 4 ч. 30 мин. Простояв минут десять, китайцы засуетились, и мой возница тоже пустился в обратный путь, скоро выехав на боковое возвышение.

По улицам показалась гора идущей воды. Сначала шла пена, затем чрезвычайно сильный поток, несший грязь и траву.

Вся эта вода соединилась с поперечным потоком, и вышло что-то невообразимо стихийно бурное. Часа через полтора сила воды уменьшилась, экипажи и верблюды пришли в движение, хотя и с большим трудом. Мой возница тоже поехал. Саженей через сто нам нужно было переправиться через поток. Каприз ли лошака, неумение ли возницы, размыв ли улицы послужили причиной того, что телега в середине повалилась на бок. Я с трудом вытащил свой дождевик, трость оставил и вылез из телеги. Пробрались ко мне с берега три китайца и вытащили меня на себе. Я почти весь окунулся в мутную воду грязного потока, и только счастье, может быть, спасло меня от другого, более худшего. Китайцы стали просить плату [за услуги], пришлось дать 86 коп. Возница выпряг лошака, тогда телегу понесло по реке. Он ухватился за нее. Но мне некогда было интересоваться им, и я поспешил домой переменить белье и платье. Так несчастно кончился день.

Что-то не везет. От Шулынгина услышал, что Ганчжур[163], за которым я собственно и приехал сюда, – обман монгола. Так я и думал раньше. В Пекине столько неудач с этим Ганчжуром.

25 августа. Вторник. Что за город, на улице которого можно потонуть! Близость крутых гор, устье нескольких ущелий, скалистость местности – вот причины бурного стока воды тотчас после ливней. В 12 часов рассчитался с гостиницей и прислугой. Пришлось уплатить за вчерашний день около 2 р. 30 к. Вдобавок потерял тросточку свою, не говоря о том, что испачкал смену белья и платья.

На вокзал провожали уже 2 комиссионера. Сел в поезд в 12.30, но поезд тронулся только в 2 3/4 часа. Через час с небольшим поезд пришел в Суань-хуа-фу, где пришлось ночевать.

Вчерашний ливень испортил полотно, но сегодня утром успели исправить. Здесь остановился в дяне[164].

Вечером, около 8 часов, пришел пекинский поезд, [что означало, что] дорога исправлена. Успокоившись, что завтра будет продолжение пути, сегодняшние и вчерашние пассажиры покушали и рано легли спать. В дяне оказался один плоховато говоривший по-монгольски и два порядочно говоривших по-русски китайца, торгующих в России. Один из них говорит даже очень неплохо. Он нахватался европейских взглядов на жизнь и к месту и не к месту критикует в разговоре недостатки китайского правительства и народа.

26 августа. Среда. Встали все гости дяна в 2 часа и вымылись и, напившись чаю, в 3 часа отправились на поезд. Все уплатили за квартиру и стол, а также поручили хозяину купить билеты до места назначения. Он охотно принял заказы без добавочной платы с нашей стороны. В чем загадка, я не мог узнать. Может быть, он в Ко с железнодорожным кассиром или просто в дружбе с ним. Кассир вместо 2,25 дол. непременно требует с каждого 3 дол., а сдачу сам дает тунцзырами. Конечно, он имеет большую выгоду в разнице курса долларов на медную монету.

Посадили и раздали билеты. Поезд должен был двинуться в 4 ч. 20 мин., но машинист куда-то отлучился и явился только в 3/4 пятого. Тотчас двинулись в путь. В вагоне темно. Свет не полагается. Чертовски холодно. Зажигают некоторые опытные китайцы запасные свои свечи. Так до полного рассвета.

Город Суань-хуа-фу имеет очень большую стену и был в старину, по-видимому, значительною крепостью.

Главный туннель, судя по времени прохода поезда в 5 мин., длиною около версты. Остальные очень небольшие. Всюду на вершинах гор стены и башни. Поезд очень долго маневрировал в Нанкоу, занимающем устье южного ущелья. Отсюда, почти не останавливаясь на двух промежуточных станциях, пришел к Си-чжу-мэнь – западным северным воротам. Оттуда снова прибыл в Юн-хо-гун.

Лишь только я напился чаю, в желудке сделалось дурно. Скоро началась рвота. Дело в том, что с утра ничего не ел, кроме абрикосов и яблок. Легкая головная боль. Лама-прислужник очень беспокоится. […]

28 августа. Пятница. Сегодня в 10 часов утра отправился в посольство и, около 11 доехав туда, был принят посланником в вестибюле. Он – непредставительный, сухощавый человек. Спрашивал кое о чем, но больше всего говорил о слухах про предполагаемое закрытие Восточного института. Прибавил, что слухи не местные, но идут даже из Питера. Он, по-видимому, был до того уверен в них, что спрашивал меня, где буду впоследствии устраиваться. Я категорически сказал ему, что закрыть институт нелегко, причем в Государственной Думе найдутся защитники этого института. Но он почему-то уверен в кончине института. Сообщил, что, по частным сведениям, далай-лама доехал до Лхасы, но официальных сообщений нет. На его вопрос лично обо мне я сказал, что в материальном отношении я человек независимый, тогда он сказал мне, что жить среди некультурных бурят едва ли будет приятно. Как он ошибается насчет меня – истого степняка, недалеко ушедшего от образа жизни своих предков! Да и почему он думает, что работы никакой в степи не может быть? Но он ведь востоковед и дипломат!