Плюющийся костер обвалился, зашипело что-то сухое и полое. На траву вокруг ее ног капала, пенясь, жидкость. Эмбер сбивала пламя со своего бедра.

В воздухе пахло горящими волосами.

Свет.

Эмбер слышала звериные крики, скотское хрюканье, словно окружавшие дом поля заполнились паникующими животными.

Она била и била по своим ногам.

Маленький, воняющий бензином погребальный костер освещал лужайку, но она отказывалась заглядывать в бесформенные, мелкие ямы, где эмбрионами скрючивались и зевали черные кости. Земля вокруг, обожженная, красная от углей, уходила в бесконечность, опустошенная, как поле великой битвы. Она видела это всего мгновение. Далекие худые фигуры слепо ковыляли, нащупывая свой путь через разрушения.

Эмбер отшатнулась от огня и от шевеления в пылающем ящике, от маленькой черной головы, показавшейся, чтобы глотнуть пламени, словно в экстазе. Она упала на землю и откатилась в темноту, чтобы погасить пылающие ноги.

– Пепел на воде реки, быстро в море утеки. Мы танцуем до зари, ну-ка прыгнем – раз, два, три.

Эмбер не знала, сколько времени уже напевает себе под нос, но остановилась лишь когда в горле пересохло так, что она могла только шептать.

Как только солнце село, черно-синее бурление за пассажирской палубой сделалось черным. Океан был ей не виден, но заметная качка и периодический плеск о борт корабля так далеко внизу под двенадцатой палубой оставались постоянными. Над ней простиралась та же бесконечная чернота, только испещренная точками звезд, таких далеких, что, как сказал ей однажды папа, они были уже мертвы. Тогда это показалось ей одновременно ужасным и печальным.

Несмотря на джемпер, пальто и одеяло, в которое она завернулась, среднеатлантический ночной воздух все равно хлестал ее тело, кусал холодом нос и заставлял неметь суставы. Но она продолжала сидеть в одиночестве на балконе снаружи своей каюты, удовлетворяясь тем, что может всматриваться в темноту за бортом и внутри себя. Только здесь, в таком холодном и лишенном света месте, ее мысли находили себе пространство, чтобы развернуться и совладать с тем, что случилось.

По газетам, поднятым на борт в Нью-Йорке, она видела, что новость уже исчезла из всех таблоидов и серьезных изданий. Этому она была рада. История все равно не достигла первых полос. К удовлетворению Эмбер, пожар в ее доме восприняли только как мимолетную безделицу. Престижные и значимые страницы были заняты скандалами и трагедиями покрупнее. «Таймс» опубликовала изображение обугленных руин ее дома, старую фотографию, где она входила в зал суда, и кадр с актрисой, игравшей ее в «Девяти днях в аду». Фотографии сопровождались заголовком: «ТРАГЕДИИ ПРЕСЛЕДУЮТ ДЕВУШКУ С ЭДЖХИЛЛ-РОУД. РОСКОШНЫЙ ДОМ УНИЧТОЖЕН ПОЖАРОМ».

Заметки в основном упоминали об ее успехе в качестве кинопродюсера, автора бестселлера, об уединенной жизни, последовавшей за побегом из печально знаменитого дома в северном Бирмингеме, и о трагедии, нарушившей ее планы поселиться в южном Девоне. В кои-то веки пресса не только ничего больше не знала, но и, похоже, не хотела высасывать из пальца.

Представители Эмбер почти ничего не раскрывали, а журналисты, наверное, слишком устали писать о ней, чтобы подробно пересказывать ее биографию из-за сгоревшего дома. Интернет-тролли утверждали, что пожар был явным пиар-трюком, потому что теперь, когда фильм о ней сошел с экранов, Эмбер не могла больше эксплуатировать свою историю. Другие говорили об очевидном проклятии, не подозревая даже, как близки к правде.

Следы того, что они с Джошем сожгли перед домом, никогда не будут найдены. Они высыпали пепел противницы Эмбер и ее адепта в устье реки Тен, чтобы его унесло в море. Эту меру они придумали в надежде, что так подобные дурные семена больше не проклюнутся на земле. Возможно, они даже похоронили в море бога. Когда она поделилась этой мыслью с Джошем, он ничего не сказал.

Джош снова начал говорить только через два дня после того, как солнце поднялось и выбелило ту последнюю ночь в присутствии Мэгги. А когда он смог общаться, то не противился желанию Эмбер уничтожить дом. Вместо этого Джош снова обнаружил те скрытые ресурсы, что так помогали ему во время службы, и посвятил себя молчаливому, методичному, неотложному порядку действий, начавшемуся с избавления от неестественно высокого человеческого тела и того, что осталось от идола, которому поклонялись столь ревностно. Жалкие трофеи, оставшиеся от свиты чудовища, они собрали с обугленной куклы, сложили в коробку из-под обуви и погребли ее в углу местного церковного кладбища.

Они с Джошем сожгли худой труп Фергала и обгоревший идол старой Черной Мэг в металлическом мусорном контейнере. Джош нашел его в пустом амбаре неподалеку от Ньютон-Эббота. Эмбер не наблюдала за кремацией. Точно так же Джош не ждал, что она будет смотреть на то, как он дробит кости и зубы куклы, пережившие сожжение. Потому что внутри сгоревшего идола они нашли совсем не опилки или набивку. Эмбер помогла Джошу, не снимая маски в течение всей операции, смести прах их врагов в совки, а потом высыпать в пластиковые мешки, которые они позже опустошили в отступающий прилив с края заброшенной пристани.

Они не оставили ничего.

После Джош сделал так, чтобы пожар в ее доме начался в кухне, недалеко от того места, где лежала ОНА. Полиция не сочла гибель жилища Эмбер подозрительной; Джош, знавший толк в таких делах, замел самые мельчайшие следы. Солиситор Эмбер выбивал из страховой компании компенсацию за ущерб от возгорания электроприборов.

Она задумывалась, не заплатить ли священнику, чтобы тот освятил землю, но потом поняла, что существо, погребенное под ее домом, было, скорее всего, куда старше Христа и принимало поклонения до того, как первый римлянин ступил на британскую землю. Ей оставалось отчаянно надеяться, что нечто настолько примитивное, как эксгумация и сожжение реликвий и останков того, что пришло за ней в Девон, могло ее спасти.

Когда они покончили с домом и его отвратительными захватчиками, Джош взял внеплановый отпуск. Он не знал, вернется ли к своей охранной деятельности или чем займется вместо этого. Они оба не понимали, что им делать дальше. Прожили неделю, в основном в тишине и по отдельности друг от друга, в соседних номерах гостиницы, и ждали, и ждали, опасаясь наступления ночи и того, что могут увидеть в темноте рядом со своими постелями.

Ничего не случилось. Никакие кошмары не посещали дремлющий мозг Эмбер, никакие отчаявшиеся голоса не раздавались под ее окном, и никакие высокие и грязные фигуры не вставали рядом и не поднимали своих почерневших лиц, чтобы ухмыльнуться ей. В первую ночь она проспала восемнадцать часов. Проснулась лишь однажды, когда Джош заглянул проверить, как она.

Джош с трудом мог объяснить, что он пережил в саду ее дома. Он пытался, но Эмбер поняла, что ему приходится делать то, что приходилось делать и ей несколькими годами раньше: сомневаться во всем, что считал само собой разумеющимся и во что верил в жизни. И он тоже был вынужден теряться в догадках о том, что еще существовало там, вокруг них; куда ведет этот безумный и хаотичный путь через жизнь, и что лежит за его окончанием. Грандиознее размышлений у человека, пожалуй что, и не бывает.