– Я знаю.

– Но, спасибо?

– Послушай, я имею в виду… то, что ты говорил и думал обо мне раньше… я не хочу, чтобы это было правдой. – Мой голос становится хриплым, и я знаю, что могу расплакаться в любую минуту. – Я хочу быть доброй и всепрощающей. Человеком, который видит хорошее в других людях, а не… осуждает постоянно. – Я грустно улыбаюсь. – И, когда ты рядом, я становлюсь больше похожей на такого человека.

Я вытираю глаза, прежде чем прольются слезы. Делаю глубокий вдох. И даю отмашку Квинту.

– Ладно. Теперь, когда я все это сказала… можешь вернуться к раскаянию и вымаливать прощение. Наверное, мне не следовало тебя перебивать.

Выражение его лица смягчается.

– Ты знаешь, что делать тебе комплименты чрезвычайно трудно?

Я поднимаю глаза к потолку.

– Значит, и в этом со мной трудно?

– Да, – говорит он с таким напором, что я невольно встаю в позу. – Да, Пруденс. Из всех трудных людей, которых я когда-либо встречал, с тобой труднее всего. – Он раскрывает ладони, изображая беспомощность. – И тем не менее… я все еще очень хочу целовать тебя.

Я фыркаю и тут же закрываю лицо обеими руками.

– Квинт!

Он смеется надо мной, когда я осмеливаюсь выглянуть сквозь пальцы. Он не отходит от двери, словно охраняет выход, на случай если я задумаю сбежать. Но нет на свете места, где я предпочла бы быть сейчас – только здесь. Краснея, смущаясь и наполняясь надеждой.

Я медленно опускаю руки. Он все еще улыбается, но уже более серьезно.

– Честно? – говорит он. – Ты мне нравишься, Пруденс. Ты мне очень нравишься. И я знаю, что причинил тебе боль, и умоляю простить меня за это.

Я медленно киваю.

– Прощаю.

Он колеблется.

– Не думаю, что это должно быть так просто.

Я киваю в сторону вестибюля за дверью.

– Ты только что спел мне серенаду перед всей этой публикой. Насколько тяжелее, по-твоему, должен быть путь к прощению?

Он выглядит задумчивым, как будто почти забыл о том приключении.

– Ты права. Это было самое трудное испытание в моей жизни. А еще, типа, очень романтичное с моей стороны.

Я хихикаю.

– К тому же я тоже хочу попросить прощения. За все те случаи, когда тебе было трудно со мной.

Мы пристально смотрим друг на друга, и расстояние между нами – словно океан. Мне так хочется шагнуть к нему, но мои ноги словно приклеены к красному ковру, и он тоже не делает ни одного шага ко мне. Так что мы застряли. У меня такое чувство, будто мы застряли здесь, безнадежно разделенные, на целый год.

– Знаешь что, Пруденс? – говорит он. – Если ты собираешься просить у меня прощения за что-то… так это только за эту помаду.

Я вздрагиваю и подношу пальцы к губам.

Он печально качает головой.

– Я имею в виду, это просто жестоко.

Я прикусываю нижнюю губу, и он тихо стонет. Я краснею и не могу удержаться от улыбки.

– Морган считает, что ее могли тестировать на животных, так что…

– Я думаю, что ее тестировали на мне, и много раз.

Мое сердце пускается в пляс.

– Квинт?

– Пруденс?

Я делаю шаг к нему, и в тот же миг он, наконец, отталкивается от двери.

Мы встречаемся посередине.

Пруденс: А

Квинт: А

Общий балл: А+

Продуманная презентация, лаконичный текст и ряд убедительных аргументов, все хорошо проработано с научной точки зрения и прекрасно оформлено. Я впечатлен! Мне особенно понравилось, как вы вместе работаете над реализацией своих идей в Центре спасения морских животных. Вы предложили поистине гениальный план привлечения экотуризма в наш регион таким образом, чтобы это принесло пользу нашей общине, местной дикой природе и среде обитания. Этот доклад является замечательным примером того, чего можно добиться, когда два человека преодолевают свои разногласия и работают вместе.

Я чрезвычайно горжусь вами обоими. Отличная работа.

– Удовлетворена? – спрашивает Квинт. Мы сидим в нашем уголке в «Энканто» и читаем имейл от мистера Чавеса.

Я кривлю губы, размышляя.

– Как так получилось, что общий балл у нас А+, а у меня только А? Как это понимать?

– А так, – говорит он, обнимая меня за плечи, – что ты довольно хороша сама по себе, но еще лучше – со мной.

Я ворчу, хотя… не могу этого отрицать.

Он тянет руку и закрывает почту. На экране телефона появляется домашняя заставка. Обоями под его приложениями служит моя фотография, которую он сделал на пляже во время праздника освобождения животных. Показывая ее мне в первый раз, он сказал, что это, наверное, его самая любимая фотография из всех, когда-либо им сделанных. Отчасти потому, что освещение в тот день было очень хорошим, но, в основном, потому, что ямочки на моих щеках – просто загляденье.

Я ответила, что была бы польщена, если бы как фотомодель не соревновалась преимущественно с ранеными, истощенными ластоногими.

– Из-за вас двоих мне не развернуться, – говорит Джуд, зажатый между мной и Ари. Разложив на коленях альбом для рисования, он пытается изобразить какое-нибудь новое злобное существо для игры в «Подземелья и драконы». Пока он полностью удовлетворен только парой устрашающих рогов на голове монстра. Все остальное уже сотню раз стерто и перерисовано.

Я хлопаю его по плечу.

– Признайся. Ты думаешь, что мы чрезвычайно милы.

Джуд поднимает бровь.

– Я думаю, что чрезвычайно милы только эвоки[63]. А вы двое годитесь разве что для телесериалов.

– Я думаю, что телесериалы чрезвычайно милы, – замечает Ари.

– Нашел! – Эзра тычет пальцем в песенник. – «Слишком секси». Вот моя песня. На все времена.

– В смысле, «Я слишком сексуальна»? – спрашивает Морган.

– Нет. В смысле, я слишком сексуален. – Эзра бьет себя в грудь. – Хотя ты тоже ничего.

Морган смотрит на него с презрением, но потом в ее глазах зажигается озорной огонек, и она наклоняется к нему.

– А знаешь, что по-настоящему сексуально?