– Тит отправился на Елисейские поля – или в ад. Туда, во всяком случае, где ни один бог его больше не станет слушать.

– Мы все это знаем. Вы его убили. Я должна была понять, что кроме него, только одному человеку могла прийти идея такого плана. Ахинус так ничего и не понял, верно? Вы знали с самого начала, что он запрет вас здесь для поддержания жизни и одновременно для наказания. Для того вы меня и создали с самого начала. Я видела это во сне… В видении, пришедшем из моей собственной памяти.

– Всякое знание есть воспоминание, – машинально пропела Береника. – В вас сохранилось больше верности, чем я могла себе представить.

Плавтина снова подумала о плебеях. Ойке, их создательница, научила их этому же выражению. Все обретало совершенную ясность, будто в кошмаре.

Тут вмешался Ахинус:

– Она вам ничего не расскажет. Не пытайтесь понять ее поступок. За четыре тысячи лет она ни разу не захотела облегчить совесть.

– Это потому, мой друг, что я не чувствую себя виновной, – с улыбкой ответила Береника. – В конце концов я стала видеть в вас человека, а не просто предмет, дорогой мой товарищ по несчастью. Я почти жалею, что лгала вам все это время. У меня не было выбора. Эта малышка права: я с самого начала предвидела, что вы запрете меня в стазис-камере.

– И, – задумчиво произнес Ахинус, – вы сделали так, чтобы совершенно определенный робот поймал ее сигнал. Но вы знали, что это займет время. Что вы приговариваете себя к сидению взаперти на века, тысячелетия.

– Разве вы не поддерживали во мне жизнь куда лучше, чем я сделала бы сама? У меня не было лазеек. И мне это подходило, ведь была и другая опасность.

Отон за их спинами совсем потерял терпение.

– Вы говорите о Винии, не так ли?

– Да, о Винии, – ответила женщина. – Я знала, что он меня предаст. Я нуждалась в поддержке. В роботе первого поколения, который мог бы помочь мне внедрить нанотехнологические гнезда во все автоматы, которые выпускали марсианские заводы. В одиночку у меня ничего бы не вышло. Виний был машиной, специализирующейся на медицине и биологии, и он внушал доверие. Однако цена оказалась высока. Я знала, что изначальная программа Виния рано или поздно возобладает над ним, и он нарушит инструкции, которые я ему дала.

– Виний, – прервал ее Отон, – направляется на эту планету, и к его услугам целая армия. Я могу сразиться с ним, если вы этого желаете.

Выражение его лица изменилось. В Отоне зажегся внутренний огонь, и мрачная решимость сменила раздражение от непонимания, что он сперва испытал. Он отдавал себе отчет в том, что собирается поддержать дьявольскую затею, сумасшествие космических масштабов, абсолютное зло, превосходящее в своих масштабах худшие мерзости человеческой истории. Он ничего не мог с этим сделать. Плавтина на секунду прикрыла глаза. Ей не следовало на него за это злиться. Разве его не создали для войны? Но все было не так просто. Его вело нечто большее, чем простая военная программа: абсолютная, бездонная жажда славы и власти. Он знал, что ему нужно измениться. И все же соглашался стать оружием, инструментом превосходящей его силы. Даже если это сделает его в руках Береники чудовищем, устроившим геноцид, ангелом истребления, он таким образом исполнит свое предназначение как завоеватель. В первый раз Плавтина возненавидела его по-настоящему, всей душой. И, к ее удивлению, Отон это почувствовал, поскольку против воли отвел глаза.

– Тогда одержите над ним победу – от моего имени.

– Мой Корабль разрушен, – возразил Отон. – Опасность велика, моя госпожа.

– Так вот почему Ахинус позволил вам прийти ко мне. В глубине души, друг мой, – обратилась она к своему тюремщику, – вы остаетесь простым набором автоматизмов.

– Вполне возможно, – вздохнул тот.

Береника отпустила Плавтину и наконец повернулась к Отону. Под ее нечеловечески спокойным взглядом тот невольно задрожал.

– Не переживайте. Наномашины могут уничтожить любую армию, если я смогу им приказать. А наш друг Ахинус благодаря вам уже не может мне помешать.

В довершение своих слов она неопределенно махнула рукой, веля Отону оставить ее в покое, выдержала паузу и улыбнулась, повернувшись к Садовнику.

– Мне жаль, Ахинус. Постарайтесь не грустить.

– Я склоняюсь перед вашим гением, – ответил тот кисло. – Вы все сумели предвидеть.

– А вы – совсем ничего, или почти ничего. Однако это не моя заслуга, а вот вы всегда действовали из лучших побуждений, насколько позволяло ваше ограниченное понимание происходящего. Вот только в ваших рассуждениях не было ни капельки свободы. Вся эта хитроумная игра причин и последствий была предсказуемой. Мой гений не в том, что я провела пару вероятностных подсчетов, хотя мне на это и понадобились годы после свержения Тита.

– Уже тогда?

– Уже тогда, мой друг. И даже гораздо раньше. Пока вы пребывали в изгнании на Луне и разводили там сад из неподвижных камней.

– Люди меня не хотели.

– Не надо было у них спрашивать. Люди остались животными даже после того, как наука подарила им бессмертие. Наслаждаться настоящим – и настоящим неопределенным – вот всё стремление, прописанное в глубине их природы. Они никогда не покинули бы безопасный мирок собственной звезды. Или, по крайней мере, не сделали бы этого достаточно быстро – они так цеплялись за собственную крохотную жизнь.

– Они совершали потрясающие вещи, – грустно возразил Ахинус. – Хорошие вещи, благодаря которым им удавалось исправлять ошибки и искупать катастрофы. Прогресс. Вы уничтожили прекрасную эпоху. Самую прекрасную, какую знало Человечество.

– Это возможно, – проговорила она задумчиво. – Однако эта эпоха была лишь передышкой. Человечеству следовало измениться. Я могла прожить короткую и абсурдную жизнь и через несколько веков, устав от существования, заснуть спокойным сном. Но нет. Я была единственной, кто видел, какое нужно принять решение. Никто не может себе представить всей сложности этого заговора. Хотя, может, Плавтина понимает. Сориентировать всю марсианскую исследовательскую систему так, чтобы она производила нужные мне инструменты, решать бесчисленные технические проблемы. Создать нанотехнологию, удостовериться, что она встроена в каждого робота. Ваши предсказуемые собратья немало мне помогли в начале эпидемии, рассылая повсюду своих эмиссаров. Ну а потом меня схватили, что тоже было запрограммировано, как и этот долгий плен…

– Но почему? – глухо спросил Ахинус.

Гнев на его лице сменился горьким смирением. В глубине души, поняла Плавтина, он уже смирился с поражением. Не из-за того, как был запрограммирован, но оттого, что оказался лицом к лицу с высшей силой. Она абсолютно и без усилий превосходила их всех троих, хотя была легкой как птичка, с тонкими, словно лилии, руками. Только она могла претендовать на высший титул, на роль Imperatrix mundi – материализации судьбы, жестокого рока, волей, которая распоряжается миром. И Плавтине не нужно было слушать дальше, чтобы понять, поскольку цель Береники угадывалась легко. Однако она ничего не сказала, и та продолжила: