– А я виноват, что ли, если она была похожа. Я бы исейчас так сказал.

– Она мне существование отравила, – сказалВилли. – С того дня я так и хожу сам не свой. За пятачок зарекся бы ещекогда-нибудь выходить в море.

– Вот тебе двадцать центов и можешь сойти на берег вПаредон-Гранде, – сказал Генри. – Там тебе еще сдачи дадут.

– А я не хочу сдачи. Я лучше возьму пересадочный билет.

– Да ну? – сказал Генри. После двух последнихпосещений Гаваны между ними кошка пробежала.

– Слушай, ты, богач, – сказал Вилли. – Мы тутникаких подлодок не ищем, а то ты бы и на мостик не взошел, не хватив преждедля храбрости. Мы просто собираемся перебить десяток фрицев, улепетывающих надрянной посудине. А это даже тебе по плечу.

– Ты все-таки двадцать центов возьми, – сказалГенри. – Пригодятся когда-нибудь…

– Засунь их себе в…

– А ну хватит, ребята, – сказал ТомасХадсон. – Хватит, говорю. – Он пристально посмотрел на обоих.

– Извини, Том, – сказал Генри.

– Извиниться и я могу, – сказал Вилли, – Хотьи не за что.

– Том, смотри, – сказал Ара. – Что это тампочти у самого берега?

– Скала, которую обнажил отлив, – сказал ТомасХадсон. – На карте она показана чуть восточнее.

– Нет, я не об этом. Дальше смотри, примерно на полмилидальше.

– А это человек. Ловит крабов или проверяет вентери.

– Может, стоило бы потолковать с ним?

– Он с маяка, а на маяке уж Антонио со всеми потолкует.

– Ры-ыба! Ры-ыба! – закричал помощник, и Генриспросил:

– Можно, я займусь ею, Том?

– Давай. А Хиля пошли сюда.

Генри сошел вниз, и немного спустя большая рыбина выпрыгнулаиз воды – это была барракуда. Еще немного спустя Томас Хадсон услышал, каккрякнул Антонио, вонзая ей под жабры багор, а потом раздались глухие ударыдубины по голове. Он ждал громкого всплеска, когда мертвая рыба будет сноваброшена в воду, и смотрел назад, чтобы увидеть, насколько она велика. Новсплеска не было, и тогда он вспомнил, что в этом районе кубинского побережьябарракуду употребляют в пищу, и Антонио, должно быть, решил подарить ееслужащим маяка. Вдруг снова раздался двукратный крик: «Ры-ыба!» – но на этотраз над поверхностью воды ничего не показалось, только зажужжаларазматывающаяся леска. Он выровнял курс и застопорил оба мотора. Потом, видя,что леска продолжает разматываться, выключил один мотор совсем и медленноразвернулся по направлению к рыбе.

– Агуха! – закричал помощник. – Издоровенная.

Генри уже выводил рыбу, и вся она видна была за кормой,причудливо вытянутая в длину, с полосами на спине, четко темневшими в синевепрозрачных верхних слоев воды. Казалось, ее уже можно достать багром, но тутона вдруг дернула головой и, круто рванувшись вглубь, мгновенно исчезла извиду.

– Всегда они пытаются спастись таким рывком, –сказал Ара. – А быстрая как пуля.

Но Генри очень скоро снова подвел рыбу к корме, и ониувидели сверху, как забагрили и втащили на борт тугую, подрагивавшую тушу.Полосы у нее на спине ярко синели, челюсти, острые, как ножи, раскрывались изакрывались с ненужной теперь судорожной четкостью. Антонио уложил ее вдолькормы, и она забила хвостом по дощатому настилу.

– Quo peto mas hermoso![117] – сказал Ара.

– Да, хороша агуха, – согласился ТомасХадсон. – По если так будет продолжаться, мы отсюда до полудня не уйдем.Пусть удочки остаются, а поводки нужно снять, – сказал он помощнику. Онснова развернулся и, наверстывая потерянное время, но при этом стараясь, чтобывсе выглядело так, будто они по-прежнему заняты рыбной ловлей, взял курс накаменистую оконечность мыса, где стоял маяк.

Пришел Генри и сказал:

– Хороша рыбина, а? Ее бы не на такую снасть брать.Странной формы голова у этих агух.

– Сколько она потянет? – спросил Вилли.

– Антонио говорит, не меньше шестидесяти. Вилли, ты ужизвини, что я тебя не успел позвать. Это бы твоя должна быть рыба.

– Да чего там, – сказал Вилли. – Я с ней и несправился бы так быстро, как ты, и вообще пора нам заниматься своим делом. Былобы время, мы бы тут до дьявола рыбы наловили.

– А мы сюда приедем как-нибудь после войны.

– Черта с два, – сказал Вилли. – После войныя уеду в Голливуд, наймусь там в консультанты по части того, как валять дуракана море.

– Это ты сумеешь.

– Еще бы не суметь. Уже больше года практикуюсь,подготовка у меня будет хоть куда.

– Ты что это сегодня с утра в мерихлюндии,Вилли? – спросил Томас Хадсон.

– А черт его знает. Встал с левой ноги.

– Вот что, сходи-ка в камбуз и, если мой чай уже остыл,принеси его, пожалуйста, сюда. Антонио занят разделкой рыбы, так ты уж мне исандвич приготовь. Ладно?

– Ладно. С чем сандвич?

– С арахисовым маслом и с луком, если луку у нас ещемного.

– Есть приготовить сандвич с арахисовым маслом и слуком, сзр.

– И постарайся избавиться от своей мерихлюндии.

– Есть, сэр. Уже избавился, сэр.

Когда он ушел, Томас Хадсон сказал:

– Ты с ним полегче, Генри. Мне этот сукин сын оченьнужен, он свое дело здорово знает. Просто на него мерихлюндия напала.

– Я и то стараюсь, Том. Но уж очень с ним трудно.

– Больше нужно стараться. Зачем ты его подначивалнасчет двадцати центов?

Томас Хадсон не отрывал глаз от ровной поверхности воды, отковарно безобидного на вид рифа, выступавшего из воды слева по борту. Он любилпроходить в опасной близости к рифу, когда солнце было у него за спиной. Этокак бы шло в возмещение за все те случаи, когда приходилось править противсолнца, и за многое другое тоже.

– Извини, Том, – сказал Генри. – Буду теперьследить за всем, что говорю или думаю.

Вилли принес чай в бутылке из-под рома, которая былаобернута бумажным полотенцем, в двух местах перехваченным резинкой, чтобыдержалось.